Эдуардо Мендоса - Удивительное путешествие Помпония Флата

— Весьма странное отношение к тому, кто приговорил тебя к смертной казни, — воскликнул я.

Иосиф пожал плечами и сказал:

— Мы не должны отвечать злом на зло, вовсе наоборот: надо прощать врагов наших и любить их, как Господь любит нас самих.

— Клянусь Юпитером, кто бы ни вбил тебе в голову подобные мысли, откуда бы они ни явились, это неразумно. Если мы перестанем отличать врага от друга и плохого человека от хорошего, что станется с добродетелью и справедливостью?

Тупоумный плотник, никак не отреагировав по своему обычаю на мои доводы, снова занялся крестом, а я, признаюсь, сильно разгневался, ведь если не считать его сына, я был единственным человеком во всей империи, кто пытался хоть как-то помочь Иосифу. При виде моего неудовольствия Мария приблизилась к нам и проговорила с кротостью, соединявшей в себе любовь и страдание:

— Я уверена, Помпоний, что нынче ты еще не успел поесть. А я только что испекла хлеб, и мы сочтем за большую честь для себя, если ты согласишься разделить его с нами.

Поскольку я и впрямь был голоден, то решил повременить с жалобами и принял приглашение. Мария улыбнулась в ответ и послала Иисуса за кувшином молока в ближайшую лавку. Когда мальчик скрылся, она знаками велела мне следовать за ней. Мы очутились на заднем дворе, огороженном стеной. В самом центре находился колодец, а у стены помещались доски разных размеров, а также аккуратно сложенные поленья для очага. В хлеву уныло кричал осел. Мария присела на каменную скамью рядом с клумбой, где цвели ирисы и лилии, затем предложила сесть и мне тоже, сложила руки на коленях и сказала:

— Не гневайся на моего бедного мужа, Помпоний. Он плохо слышит, а если что и уловит, то разбирает не до конца. Эта беда случилась с ним отчасти из-за того, что вся жизнь его прошла под стук молотка и визг пилы, отчасти она объясняется тем, что он прожил долгую, полную превратностей жизнь, и некоторые из них можно назвать воистину неслыханными. Но он человек хороший и справедливый и благодарен тебе за помощь. Из-за своей глухоты он не слышал криков, нарушивших ночной покой города. А я слышала, и события минувшей ночи тревожат меня по многим причинам. Мир в нашей земле очень шаток. Как, впрочем, и в других землях, но здесь это особенно заметно. Всегда находились противники римского владычества, как раньше — Навуходоносора. Нынешние считают, что Ирод пляшет под дудку Августа, в чем они правы, и мечтают вновь обрести независимость, ту самую, о которой нам известно лишь из недостоверных преданий, и даже мечтают восстановить легендарную славу царя Соломона, его Храм и его копи. Но до сих пор не случилось ничего непоправимого: смутьянов мало, и у них нет средств. Однако все меняется. Ирод Антипа не похож на своего отца Ирода Великого — к тому я отнюдь не испытываю добрых чувств, хотя и нельзя не признать за ним как правителем известных достоинств. Он правил твердой рукой и ни перед чем не останавливался. Сын — полная ему противоположность: слабохарактерный, порочный и трусливый, он уверен, будто братья плетут заговор, стремясь отнять у него царство, а все интересы его сосредоточены на дворцовых интригах; он слушает одних только льстецов, доносчиков и шпионов, не брезгуя и убийствами. Страной же правят за его спиной продажные царедворцы, заботясь лишь о собственной выгоде. Они повышают подати и цены, бедных с каждым днем становится все больше, а недовольных уже целый легион. Это добрая почва для зерен бунта. Если он вспыхнет, придет помощь из других царств: всегда найдутся такие, кто готов нажиться на чужих неурядицах. А результат может быть только один: гибель еврейского народа. Как знать, возможно, страхи мои преувеличены. Я ведь всего лишь невежественная женщина и, вдобавок ко всему, раба Божия; но оставим это до более подходящего часа. Просто я принадлежу к этому народу и знаю, что думает этот народ. Мне приходится каждый день, кроме, разумеется, субботы, ходить на рынок, а также на реку — стирать белье, и там я слышу, что говорят вокруг. Те ведь не выходят из своих покоев — ни тетрарх, ни прокуратор Иудеи, ни первосвященник — и понятия не имеют, что у людей на уме. Дни напролет они проводят в термах, умащенные маслами, со своими наложницами.

— Разве у первосвященника тоже есть наложницы? — спросил я.

— Не знаю. Как не знаю, ни кто такая наложница, ни какой прок от нее в термах. Всегда полагала, будто это такая губка. Я только повторяю то, что слышала. Помыслы мои чисты. А пример этот я привела только ради того, чтобы показать, какая пропасть разделяет тех, кто правит, и тех, кто внизу. Прости, если я не сумела объяснить это лучше. В моей земле женщины не занимаются политикой. Юдифь, обезглавившая Олоферна, руководствовалась доводами разума… Кроме того, мне достаточно своих тревог. Я коснулась этой темы вовсе не для того, чтобы показать, как много знаю, и не для того, чтобы довести до римлянина сведения о планах моих соотечественников. Я тревожусь только о своем сыне, только о нем, и если сейчас высказала больше, чем за всю предыдущую жизнь, да к тому же язычнику и тайком от мужа, то лишь потому, что, как мне показалось, ты полюбил Иисуса, и он тоже почитает тебя и уважает.

— По правде говоря, — ответил я, — это не первый случай, когда ребенка наставляет человек, не принадлежащий ни к тому же народу, ни к той же вере, ни даже к тому же виду, ведь хорошо известно, что сам Ахилл обучался искусству охоты у кентавра Хирона, но я-то не ведаю, чем и как помочь твоему сыну.

— Прояви терпение, Помпоний, ведь Иисус хоть и мал, но очень смышленый, он все примечает. Не побоюсь даже сказать, что он наделен пророческим даром, но это касается лишь высокого. А вот о нашем мире он знает слишком мало. И любой способен повлиять на его мысли и поступки. У Иисуса есть двоюродный брат по имени Иоанн. Когда мы вернулись в Назарет после долгой отлучки, Иоанн принял Иисуса в свою ватагу, состоящую из подростков, почти детей, чутких, доверчивых и благочестивых. Но чересчур пылких. Теперь я опасаюсь, как бы они не вбили ему в голову вредных мыслей.

— Я видел Иоанна, — перебил я Марию. — Это настоящий дикарь.

— В том нет его вины. Он был зачат, когда родители уже были стары и едва ли не выжили из ума. Они не могли направить мальчика на верный путь. Он вечно бегал без присмотра да и одет был во что придется…

— А теперь связался со смутьянами.

Мария не подтвердила моей догадки, вместо этого она сорвала лилию и, словно забыв обо всем на свете, вдыхала резкий аромат цветка. Потом вновь заговорила, не отводя взгляда от белых лепестков:

— Но ведь и мы тоже не смогли дать Иисусу подобающего домашнего очага. Иосиф добр и снисходителен — быть может, даже слишком. Поверь, никто не стал бы терпеть того, с чем безропотно смирился он… Иисусу пошло бы на пользу, если бы он мог покинуть тот узкий круг, в котором мы обитаем, узнать людей, отличных от нас. Он рассказал мне, где вы были вчера, рассказал про девочку и ее барашка. И никогда я не видела его таким оживленным, почти счастливым. Мне известно… мне известно, что это за женщина… На рынке и у речки, где мы стираем белье, соседки судачат про подобные вещи. И даже в Храме, выходя после обряда жертвоприношения. Людям ведь нравится сплетничать, есть на то основания или нет. Я и сама в свое время стала жертвой наговоров. Иисусу приносит пользу твое общество. Ты мыслишь иначе, иначе смотришь на мир, на Вселенную, если можно это так назвать. Ты не скован нашим слишком суровым законом, нашими слишком жестокими мифами, ведь народ наш словно цепями прикован к вере в Бога и обречен на исчезновение.