Маргарита Разенкова - Девочка по имени Зверёк

Вошедший старый крестьянин уставился на нежданного гостя, едва удерживая в руках охапку хвороста, за которой, как видно, и отлучался.

Тэдзуми сухо представился и изложил всё происшедшее, стараясь держаться хоть и вежливо, но отстраненно. Слушая, крестьянин то ли кивал, то ли мелко кланялся, а по завершении рассказа наконец уронил свой хворост и, разрыдавшись, уселся на вязанку, горько причитая. За перегородкой немедленно присоединились – теперь рыдали двое, дочь и отец. Не прояснялось, правда, что побудило ее кинуться в реку. Впрочем, Тэдзуми и не хотел больше ничего знать. Достаточно того, что он взял на себя ответственность за ее спасение.

Перед тем как уснуть у очага, он раздумывал о том, что в сумке у него по-прежнему лежат три вишневых лепестка, и о том, не ставит ли сейчас судьба один из трех своих вопросов, и о путях кармы: все же не было вполне ясно, правильно ли он поступил, вмешавшись в это происшествие. Размышления его шли по пути выбора между справедливым и несправедливым, между добром и злом (как учил его еще в детстве монах). «Очевидно, надо считать, что жизнь неизвестной мне девушки – добро, раз у меня не было оснований считать ее злом, – было его последней мыслью. – К тому же именно меня, пусть мне и не хотелось этого, судьба поставила на ее пути. Следовательно, я поступил верно». Он успокоился.

Но знать обстоятельства спасенной им жизни Тэдзуми не желал: ведь тогда может потребоваться и дальнейшее участие. А он не полагал себя ни достаточно человеколюбивым, ни хотя бы относительно мудрым для подобной миссии. «Нет уж, довольно!» – он решительно встал, чтобы уйти. Как вдруг пол под ним закачался, в глазах померкло, и не в силах удержаться на ногах, он тяжело осел на пол.

Подскочил старик-крестьянин:

– Вы больны, господин! – И засуетился, замельтешил, запричитал с удвоенной силой: – Побудьте моим гостем, господин. Я сделаю все для вашего удобства. Не побрезгуйте простым жилищем. Не подумайте, что я стану потчевать вас просом, для такого гостя у меня найдется даже рис!

В его глазах, как отметил совсем некстати занемогший Тэдзуми, мелькнула излишняя, даже неуместная заинтересованность. При этом Тэдзуми развеселила мысль: «У этих хитрых крестьян, сколько ни бери с них налогов, всегда найдется рис. Хоть сколько-нибудь! А ведь им запрещено питаться рисом – только выращивать для уплаты налогов!»

Старик отец прикрикнул на дочь, замершую в углу, и та ринулась расстилать невесть откуда извлеченные чистые циновки, одеяло и подушку. Через минуту она уже грела воду над очагом, а еще через какое-то короткое время Тэдзуми был устроен у огня со всем возможным для этого места удобством. Он так отвратительно себя чувствовал, что о продолжении путешествия не могло быть и речи. Но заночевать в крестьянском доме? Уместно ли это? Словно в ответ на его сомнения, крестьянин торопливо проговорил:

– Для вас не будет бесчестья остаться у меня в доме: все здесь знают, э-э… что мой дед был если уж и не знатным самураем, то… э-э, всего лишь ронином, да, но все-таки. Что поделаешь, наш род вконец обеднел, но все-таки… э-э… был самураем, а значит, и я, э-э…

Крестьянин говорил как невежа, постоянно прибавлял бесконечные «э-э» в самых неожиданных местах. Тэдзуми устал его слушать. Но по всему выходило, что надо переждать хотя бы несколько часов, пока не отпустит жар. Ни опасности, ни бесчестья в этом доме ему, кажется, не грозило. Перед глазами все плыло, как во сне, и Тэдзуми позволил себе расслабиться.

Пробудился он оттого, что за стеной-перегородкой слышался неясный шепот. Светало. Он чувствовал себя уже достаточно хорошо и спросонья было решил, что просто продолжается бормотанье, под которое он уснул. Но тут же насторожился: эти двое за ширмой что-то затевали. Он разобрал обрывки фраз.

– Лучше уж было в реку… Раз уж не смогла, то сделай так, как я тебе велю… он и не разберет! – напирал голос отца.

– А если… он же убьет нас! – ужасался голос дочери.

Что бы они ни обсуждали, раз девушка предполагает и такой ужасный для них исход, значит, дело нечисто, и Тэдзуми громко и радостно (драться, так драться!) подтвердил:

– Убьет-убьет! Непременно убьет!

Его слова выпукло зависли во внезапно наступившей пронзительной тишине. Тэдзуми лежал тихо, больше не подавая признаков жизни. Крестьяне переждали, испуганно дыша за перегородкой, и снова заговорили:

– Вот видишь, он бредит, просто бредит. У него жар! Он ничего не разберет, уверяю тебя!

– Я боюсь…

– Ерунда! Я приказываю тебе – ступай к нему сейчас же. Судьба посылает нам случай! И не забудь отрезать клок с его нижней одежды, а то нам никто потом не поверит.

Тэдзуми не шевелился и, прикрыв глаза, притворялся спящим, следя за происходящим из-под опущенных век. Девчонка на четвереньках вползла в комнату и, подобравшись к нему ближе, потрогала за руку. Тэдзуми не стал ее пугать и лишь вяло-безопасно пробормотал «во сне»:

– Ну-ну…

Ее руки стали решительнее, девушка приподняла край его покрывала и стала моститься рядом, щекотно теребя край его кимоно дрожащими торопливыми пальцами. Тэдзуми еле сдерживался, чтобы не расхохотаться. Весь замысел старика отца был безыскусен и незатейлив: пока гость пребывает в полубреду, подложить ему свою дочурку, а затем принудить если не к ответу, так к выплате отступного. Видно, у них все же имелись какие-то документы о самурайском происхождении, иначе с чего бы им так расхрабриться?

В тот момент, когда женские руки стали особенно нахальными, а Тэдзуми больше не мог терпеть ужасной щекотки, он вскочил и, схватив девицу за горло, швырнул на пол. Она даже ойкнуть не успела, как была прижата к полу. Ее отец застонал, присев на четвереньки в проеме двери, не осмеливаясь броситься на помощь. Не разжимая рук, Тэдзуми бросил за спину:

– Сиди, где сидишь! Что за шутку вы тут хотели со мной сыграть?

Старик затряс жидкой бороденкой и заклокотал глоткой, и Тэдзуми слегка сдавил горло его дочери – совсем немного, только чтобы она пожалобней пискнула, – и отец сразу все выдал. Немного заикаясь, он рассказал их незамысловатую историю: про обольщение дочери, про ее теперешнее тягостное положение, про их позор в деревне и безысходную нищету.

Тэдзуми выслушал все это молча, уже убрав пальцы с шеи несчастной. По чести говоря, ему не было жаль этих людей. Глупая, расхожая история, какие случаются время от времени в деревнях. Старо, как мир, и очень скучно. А он еще размышлял здесь о пути, карме, вопросах судьбы. И чуть не «потратил» на них один из вишневых лепестков, так много для него значивших!

– А еще, – прибавил крестьянин, с досадой морщась, – сюда повадились христианские проповедники и так долго толковали о милосердии, что я уж понадеялся: не заберут ли они ее с собой? Да только кому она нужна?