Валерий Язвицкий - Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)

Князь Василий ощупью нашел лицо сына и нежно погладил его по щеке.

— В деда ты, — с гордостью произнес он. — Бабка твоя про него мне сказывала, — яз отца мало помню. Да и сама бабка-то твоя, царство небесное ей, лукава и скорометлива в беседах была…

Под гул колоколов повозка великих князей остановилась против главных крепостных ворот, где стоял Клир духовный в полном облачении, с хоругвями, иконами и крестами.

Окропив святой водой обоих государей после краткой молитвы, отец Акакий, протопоп соборный, обратился к московским князьям и молвил:

— Государи великие! Князь наш можайский Иван Андреевич, зная неисправленье свое, убежал в Литву, как в челобитной мы баили от всего града нашего. Мы же все, верные слуги ваши, паки челом бьем: возьмите нас, государи, под свою руку, заклинаем о том вас чудотворной сей иконой Колачской богоматери…

Протопоп Акакий помолчал и, набравшись смелости и сил, продолжал:

— Дерзость мою простите, государи, с мольбой к вам обращенную от древних словес Кирилла, игумна белозерского составленную. «Смотрите, государи, властелины, — пишет он, — от бога вы поставлены, дабы людей своих уймати от лихого обычая. Суд бы судили праведно, дабы в вотчине вашей корчмы не было, понеже крестьяне пропиваются, а души их гибнут. Тако же уймате под собою люди, дабы разбоя и татьбы не было. При удельных-то князьях много было пиявиц на теле нашем…»

Иван слушал протопопа с большим вниманием, а Василий Васильевич нетерпеливо хмурился.

Неожиданно заговорил какой-то старец из посадских:

— Князи великие и государи наши, мы все, сироты и черные люди можайские, хотим под Москвой быть. Воевод московских принимаем. А будут воеводы и наместники обижать кормами, вам, государи, пожалимся, а вы их корысть и лихость окоротите…

Иван, видя, что отец готов вспылить, громко и спокойно сказал:

— Неправедная корысть у нас впрок им не пойдет. Не дадим им корыститься.

— А вы сами, — усмехнувшись, вмешался Василий Васильевич, — памятуйте, как исстари бают: «Корыстен запрос, а подача — наипаче…»

— А ежели он батогом запрос-то изделает? — крикнул кто-то из задних рядов.

Протопоп напугался такой дерзости.

— Тогда пожалуйся государю, — крикнул он в толпу и, обратясь к великим князьям, продолжал просительно:

— Государи великие, простите нам невежество наше, пожалуйте нас милостию вашей…

Старый государь, чуя все время подле себя Ивана, гнев свой сдержал и, пожаловав всех живущих во граде и наместников своих посадив в Можайске, возвратился к Москве, никому зла не содеяв.

Но недолго покой на Москве был; на другой год ранней весной, как только степи зазеленели и потянулись в рост травы, слух пришел о татарах.

Вскоре же и то ведомо стало: гонят к Москве Седи-Ахматовы татары из Орды с царевичем Салтаном во главе.

— Татарин-то степной, — молвил с досадой Василий Васильевич, — как лук: токмо снег сошел, он уж тут…

Помня о набеге царевича Мозовши, приняли оба государя поспешные меры.

С гонцами приказано было всем удельным на конь садиться и к Москве идти на подмогу, а воеводе коломенскому, боярину Ощере Ивану Васильевичу, с коломенской ратью своей все броды и переходы через Оку стеречь и всякой ценой татар задерживать. Если же сила будет, бить их и сечь нещадно и в степь обратно гнать…

— Не зря можайский-то в Литву бежал, — молвил Василий Васильевич, лежа на постели в опочивальне своей после обеда. — Там же, Иване, и сын Шемякин, Иван Димитрич. Они всяко зло против нас мыслят заодно со всеми ворогами нашими. Татары разные всякую весну набеги творят. В Нове же граде, как вестники нам повестуют, конников, по немецкому обычаю, в латы оболочили. Войско свое на нас же крепят. И копья у них длинные и тяжкие, и щиты железные…

Князь великий помолчал и добавил:

— Правда, с татарами ныне легче стало — потому грызутся между собой.

Казанские против Большой Орды, а крымцы с Ордой ратятся — все они друг против друга. Тут видать, что деять-то: токмо натравлять их друг на друга, кости им, яко псам, бросать.

— Истинно, государь, — молвил Ряполовский. — Тут же и Литва, и Польша, и наши удельные вороги — все заедино. Все жир с котла сымать хотят.

— И немцы с ними, — добавил Курицын, которого Иван с позволенья отца иногда с собой на думу брал, — а за ними стоит и папа римский и все латыньство…

— Значит, латыняне, — догадался Иван, — с погаными заодно против нас?

— Исстари, — горячо проговорил Курицын, — у нас и в Орде папские лазутчики и послы живут и против нас ковы куют. Папа басурман поганых на христиан направляет, рад даже крест православный наш под татарскую луну склонить…

Вбежал в опочивальню князь Иван Патрикеев, как член семьи, входивший без доклада, и обратился к дяде своему, Василию Васильевичу.

— Государь! — крикнул он. — Не посмел воевода Ощера на царевича ударить. Так и простоял с коломенской ратью у берега! Татары же, переправясь свободно, жгут, пустошат все кругом. Зарвавшись далеко, ныне повернули назад с полоном великим, со многим добром в степь спешат…

В ярости вскочил Василий Васильевич с постели и закричал, крепко изругавши Ощеру:

— Ну да ляд с ним! Речь с ним впереди. Иване, беги, бери с собой Юрья и все конные полки, которые готовы. Гоните на татар полон отбивать. Яз следом за вами! Сам полки поведу!

Выйдя от великого князя, Иван быстро, почти бегом, направился к начальнику княжой стражи, чтобы созвал тот немедля воевод тех конных полков, которые можно сейчас же вести в поход на Салтана-царевича. Пройдя уже сенцы, он услышал шаги и разговор у покоев матери. Оглянувшись, увидел он Дуняху с княжичем Борисом на руках и Марьюшку. Юная супруга Ивана играла с наименьшим братцем его, как с живой куклой, тот насмешил ее чем-то, и звонкий девичий смех серебром рассыпался по княжим сенцам. Рядом с ними стоял могучий старик Илейка, бородатый и лохматый, как леший, и глухо хрипел, захлебываясь от хохота. Невольно рассмеявшись, Иван быстро повернул к ним, но, вспомнив о делах, тотчас же крикнул Илейке:

— Отыщи Юрья! Вели ко мне идти думу думать. Да прежде Степана Димитрича зови, борзо бы шел. Сей часец в поход идем, и ты со мной.

— Бегу, бегу, государь, — ответил Илейка и легко, совсем не по-стариковски, побежал по сенцам.

Иван видел, как улыбка вдруг замерла на устах Марьюшки, глаза ее широко раскрылись и с тревогой смотрели на него.

— Куда ты, Иванушка? — тихо спросила она дрогнувшись голосом.

— Полки поведу на поганых, — громко начал он, — полон отбивать. Нагоним их с Юрьем и побьем… Смолк он вдруг, увидев побелевшее от испуга лицо Марьюшки.

— Биться с ними будешь? — прошептала она.

Радость охватила Ивана от тревоги и страха ее. Крепко сжал он беспомощно и жалостно протянутые к нему руки Марьюшки и привлек ее к себе.