Валерий Язвицкий - Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)

— Мы сперва о ратных делах поведаем, — начал Юрий, — какие силы у них, а также где и какая опора есть…

— Ин будь так, — согласился Василий Васильевич, — сказывай, сынок.

— Яз о Пскове сказывать буду, — продолжал Юрий, — а о Новомгороде пущай Федор Василич поведает. Псковичи при строении града своего хитро все придумали и содеяли. Кремль они, по-ихнему — Кром, в самом Усть-Псковы на горе воздвигнули, где Пскова-то в Великую впадает. Клином тут земля лежит меж рек. Берега высоки и вдоль Псковы и вдоль Великой. С двух сторон вода глубока, с третьей же — ров выкопан, а круг града, Запсковья всего — вал, стены и башни. Зело крепок град не токмо летом, а и зимой…

— Похоже сие, — молвил Иван, — на Галич. Помнишь, государь, как нам воевода князь Стрига из-под Галича прислал чертежи ратные, где все овраги, кручи, стены, вода и прочее было указано…

— Помню, сынок, — отозвался Василий Васильевич. — Думу тогда с нами думал большой воевода. Умен и прозорлив князь-то Иван Оболенский. Яз не зря избрал его большим воеводой. Вот и ты, Юрий, так же нам, подобно воеводам сим, все доложи: и тобе и нам от сего польза…

— А пищали у них есть? — спросил Иван.

— Есть, — ответил Юрий, — поменее, чем в Новомгороде, а хватит. У немцев ими куплены…

Рассказал далее Юрий, что в Завеличье, по ту сторону Великой, стоят два монастыря за крепкими стенами с башнями: против южного конца города — Мирожский, а против северного, чуть повыше Крома, — Ивановский. Далее же на север, версты с четыре от Пскова, ближе к Псковскому озеру, — Снетогорский монастырь.

— Сей самый дальний, — продолжал Юрий, — наиболее важен в ратях.

Первые удары при набегах немцев, как мне князь Стрига сказывал, на него падают, и уж после другие два монастыря ворогов на меч принимают…

Неожиданно вошел молодой дворецкий Данила Константинович.

— Государи, — говорил он тревожно, — от митрополита… Пущать?..

— Зови его, сей часец зови ко мне, — взволновался Василий Васильевич и, перекрестясь, добавил с тоской: — Не допусти, не дай, господи!..

Иван побледнел и сжал руки, сцепив пальцы. Пред ним мгновенно промелькнули все его детские скитания и ужасы и могучий строгий старик с проницающими глазами и такой добрый и ласковый к нему…

Вошел как-то незаметно сутулый седобородый монашек в черной скуфейке.

Помолился на образа, поклонился всем по-монастырски в пояс, рукой земли касаясь.

— Сказывай, — тихо обратился к монаху Иван Васильевич.

Монашек вздрогнул и сразу заговорил ровным голосом, будто спокойно, но на волосатые щеки его текли слезы:

— Худо святителю нашему. Не смеет он тя, государь Василий Васильевич, недужного утруждать. Молит он тя, государь Иван Васильевич, к нему приехати, пока в памяти он…

Монашек помолчал, вспоминая наказ владыки, и продолжал:

— «Не вем, — сказывает святитель наш, — как по воле божией будет. Кто знает, — баит он, — может, господь-то лишит мя разумения преже, чем призовет к собе…»

Молчали все. Суровые глаза Ивана наполнились слезами — владыка и на смертном одре был такой же, как всегда: светел умом и крепок волею.

— Данилушка, — с трудом вымолвил Иван, — коня мне вели. Токмо борзо…

Во дворе владычных хором ждали молодого великого князя. У самых въездных ворот встретили Ивана: громогласный дьякон Ферапонт, ныне протодьякон Архангельского собора, протопоп Алексий и другие духовные чины из ближайшего окружения митрополита. Среди них Иван заметил и седобородого сутулого монашка, келейника владыки Ионы.

Все они, после обычных приветствий, с почтительным и печальным молчанием проводили юного государя, медленно ехавшего в сопровождении стражи, до красного крыльца, где Иван спешился и, окруженный духовенством, поднялся в горницы. Сняв с себя шубу, он направился прямо в покой владыки.

Мельком, при свете восковых свечей, он признал в протопопе Алексии того молодого дьякона, который вместе с владыкой шестнадцать лет назад отвозил его и Юрия к родителям, заточенным в Угличе. Теперь Алексий огруз и отяжелел, в густой бороде его уже пробивалось серебро. А громогласный дьякон Ферапонт совсем состарился. Из-под седых его бровей смотрели все те же наивные глаза, но теперь взгляд их был как-то беспомощен и грустен.

При входе Ивана владыка слегка приподнялся, а бледное, осунувшееся лицо его осветилось радостной улыбкой.

— Иване, Иване, — с нежностью заговорил он, — сыне мой духовный…

Иван молча принял благословение митрополита и дважды почтительно поцеловал его дрожавшую от волнения руку.

— Время мое пришло, государь, — продолжал владыка, — не вем лишь часа, когда господь призовет мя…

Иван крепко стиснул зубы и сел на указанное владыкой место возле постели.

Иона лежал молча, устремив свои светлые, прозрачные глаза на образ Спасителя. Пальцы его перебирали край одеяла, а губы чуть вздрагивали. Он, видимо, о чем-то напряженно думал.

— Ты духовными очами своими, — начал он, переводя взгляд на Ивана, — далее отца своего видишь. Отец-то твой и бабка уразумели для себя лишь вред от удельных распрей и неисправлений. Разорением же земель и народа от усобиц Русь зело ослаблялась на радость татарам, ляхам, Литве, немцам и прочим. Мыслили они, что государство есть вотчина государя и его семейства. Государь же на государстве своем подобен патриарху, а сей не токмо глава, но и слуга святой церкви…

Утомившись, владыка смолк.

— Так и ты, Иване, — передохнув, продолжал он, — будь главой и слугой государства. Сим победишь и в сем же и опора твоя в борьбе с погаными: с татарами, с латыньством и с ересями. Храни веру истинную — ею только и победит русский государь, ибо он содеет Москву Третьим Рымом…

Владыка побледнел и закрыл глаза. Иван обмер весь, думая, что кончается уже митрополит, хотел было встать, позвать отца Алексия, но Иона как-то почуял тревогу государя и, полуоткрыв глаза, тихо молвил:

— Не зови никого, Иване… малость отдохну и беседу свою продолжу…

— Отче, учителю мой! — воскликнул Иван. — Сколь хощешь, столь и буду ждать, дабы слушать поучение твое…

Ресницы владыки дрогнули, а на губах чуть обозначилась ласковая улыбка, знакомая Ивану с самого детства.

Прошло некоторое время, и митрополит снова открыл глаза.

— Слушай, Иване, последние слова мои. Может, седни, может, утре, а может, и через седьмицу умру аз. Может и так случиться, что прежде телесной смерти разумения буду лишен. Да и у тобя батюшка твой, как и аз, на краю уж могилы. Много у тобя дел, не время тобе мертвых провожать. На то воля и закон божий…

Владыка перекрестился и заговорил вдруг твердо:

— Богом тя заклинаю, Иване, прими к сердцу советы мои, разумей государствование свое, как служение. Цель собе возьми, дальнюю цель, когда Москва Третьим Рымом должна стать, когда государство русское другими царствами повелевать будет. Ежели и не доживешь до сего, все же о сем мысли, дабы правым путем идти. А путь сей таков: перво-наперво — держу свою укрепи; власть татарскую скинь; соседей своих — одних к рукам прибери, да будут тобе слугами, других обессиль, а от третьих оборону так наряди, дабы сунуть рыла не смели, а ежели и сунут, на ежовые бы иглы напоролись!..