Джоан Швейгарт - Королева мести

— Конечно, нет. Как и его отец, брат Грипнера и моего отца. Ты же знаешь, что франки никогда не были так едины, как твой народ. У нас много вождей, и отец моего брата — один из них. К его словам прислушивается каждый, и когда его не станет, что произойдет уже скоро, то так же будут прислушиваться к брату. Если только его брат не оспорит право на трон. Впрочем, не стоит думать об этом, пока гунны заняты переговорами с Восточной империей. Это всего лишь мысли о будущем. Так от, я отдал меч Гуннару, потому что верю, что даже мой брат хорошенько подумает о своей затее, узнав, что меч самого Водена попал в руки бургундов. Я хочу, чтобы гауты объединились и, когда придет время выбирать, все вместе сделали бы правильный выбор.

— Но многие гауты уже сделали свой выбор.

— Да, и поэтому так важно сохранить единство среди тех, кто его еще не сделал.

— Я горжусь твоими поступками и побуждениями, — тихо произнесла я. — Но ты говорил о трех причинах.

Сигурд вздохнул.

— Ты не будешь мною гордиться, когда услышишь уже о второй причине, но я все равно должен тебе сказать. Я лишь надеюсь, что ты не рассердишься на меня, если я раскрою тебе свое сердце…

— Ты теперь мой муж. Говори.

— Твои братья последнее время мной недовольны. Думаю, ты это заметила. Я просто хотел купить их благосклонность.

Я поискала в темноте глаза Сигурда, но свет из зала не проникал сквозь тяжелую завесу спальни, и тот скудный лунный свет, что попадал к нам сквозь крохотное окошко над нашими головами, позволял мне лишь угадать очертания его тела.

— Давай не будем больше говорить о второй причине, — торопливо добавил он. — Спроси меня о третьей.

Я с радостью согласилась.

— В чем же третья причина? — спросила я.

— А третья причина — это ты.

— Я? Как это?

Сигурд взял меня за подбородок и притянул к себе.

— Я очень давно и сильно тебя люблю, Гудрун, и считаю, что выкуп за мою невесту долл<���ен быть достоин этой любви…

И снова я всматривалась в лицо Сигурда, пытаясь угадать его выражение. Наши лица приблизились настолько, что я чувствовала его дыхание на своей щеке, но видеть его по-прежнему не могла. Последний раз, когда Сигурд говорил о своей любви, в словах его ощущалась неуверенность, наверняка они были лишь ответом на мои слезы и ревность. Неужели я опять вынудила его их произнести? Или, может, он снова, как утром, перепутал нежность ко мне с восторгом от золота? Что бы ни стало тому причиной, его нынешнее признание оказалось для меня полной неожиданностью. Оно лишь еще больше запутало то, что и так было запутано. Сигурд поцеловал меня, а я заставила себя думать о последствиях этого поцелуя. Пойдет ли Сигурд к Брунгильде, если он снова меня полюбил? Но он не мог меня полюбить. Я же — маленькое пугливое существо, меня нельзя любить. А если не пойдет, то что же будет дальше? В конце концов, я заключила сделку. Я отпрянула и прервала поцелуй. Но Сигурд рассмеялся и опять начал меня целовать. В его объятиях я стала такой беспомощной, что подумала: «Еще немного, еще один поцелуй, и я произнесу то, что собиралась». Из зала доносились голоса празднующих гостей. Разум мой из последних сил призывал меня покончить с сомнениями и сказать все прямо сейчас, но сердце так пело от радости и прикосновений Сигурда, оттого, что мы, наконец, одни, или почти одни, в спасительной темноте спальни, так просило подождать еще чуть-чуть… У меня еще будет время исправить последствия моей слабости… Я отвратилась от голоса разума и отдалась мужу.

Я проснулась в объятиях Сигурда, ощущая на щеке его дыхание, прикосновение его кожи. И тут же мне подумалось, что прошлое мешало моему нынешнему счастью. Поэтому я изменила прошлое. Сначала я убедила себя, что неправильно поняла подслушанный мною разговор между братьями. Их слова на самом деле были пустой болтовней досужих людей, которые не в силах справиться со своей судьбой. Касаясь пальцем губ улыбающегося во сне Сигурда, я думала о том, как тяжело моему брату, королю, осознавать, что его народ слишком слаб и малочислен, чтобы воспротивиться врагу. Как и наш отец, Гуннар оставался королем лишь формально. И словно чтобы доказать обратное тому, кто мог бы с этим поспорить, Гуннар с годами стал толст и гневлив. Но спорить было некому. У наших дверей не стояли посланцы других племен с дарами и предложениями о союзничестве. Даже наши собственные подданные обращались к Гуннару как с старшему сыну прежнего короля — преимущественно за тем, чтобы истолковать законы и вспомнить о прошлом. Неудивительно, что Гуннар увидел в сокровище Сигурда возможность изменить нашу горестную участь. Теперь я жалела его всем своим ожившим, трепещущим сердцем. Я убедила себя в том, что между словами и действиями лежит огромная пропасть, которую Гуннар и не намеревался преодолевать. Ибо если он действительно собирался действовать, то сделал бы это незамедлительно, как поступал всегда. Но он обратился за советом к Хёгни, от которого не мог ожидать ничего, кроме сопротивления такому замыслу. Гуннар лишь грезил о делах, но, распознав в своих мечтах злые помыслы, пожелал, чтобы его остановили. А теперь он получил меч войны. Все беды кончились.

К тому же я стала по-новому относиться к Брунгильде. Мысль, что она присоединится к нам, когда мы поедем в земли франков, я отложила на потом. Что же касается настоящего, я решила следующим образом: если Брунгильда и Сигурд хотят быть вместе — значит, так тому и быть. Опасность, что их связь раскроют, не даст им встречаться слишком часто. Брунгильда, в отличие от меня, еще не знает, что Гуннар не насытится ею за одну ночь, а пожелает ее вновь и вновь. И в те ночи, когда Гуннар станет заключать Брунгильду в страстные объятия, Сигурд будет принадлежать только мне. И если наступит день, когда Сигурд отвернется от меня — а я в это уже почти не верила, — то в утешение мне останутся воспоминания о моем невыразимом счастье.

И так я обманула себя. Мне это настолько хорошо удалось, что, лишь единожды обдумав эти проблемы, я к ним больше не возвращалась.

В дальнейшем я только укрепилась в своем решении. На следующее же утро после свадьбы, когда мы встретились в зале, чтобы разделить остатки праздничного стола, Брунгильда даже показалась мне довольной. Гуннар изменился так, как мог измениться мужчина. Он беспрерывно сонно улыбался. Подобно мальчику, смущавшемуся собственного счастья, он не смел поднять глаз. Его лицо горело румянцем. Неловкие движения, когда он резал мясо или преломлял хлеб, выдавали, что мысли Гуннара витали где-то вдалеке отсюда. Ел он торопливо, запихивая в рот гораздо больше еды, чем пристало, но делал это с такой детской улыбкой, что я не могла удержаться от смеха. Услышав мой смех, Брунгильда посмотрела на меня и тоже улыбнулась, будто бы говоря: «Да, я все же обрела счастье с твоим братом». Когда же мой брат закончил трапезу и, зевая, сказал, что должен еще немного отдохнуть, валькирия быстро доела свой завтрак и последовала за ним в спальню. Едва завеса за ними закрылась, до нас донесся счастливый смех Гуннара. Мать покраснела, а Хёгни усмехнулся.