Петр Бородкин - Тайны Змеиной горы

Федор вздрогнул. Моментально исчезло видение. За березками с клейкой, журчащей на ветру молодой листвой и в самом деле послышался сдержанный, вкрадчивый женский смех.

Федор сделал осторожный шаг вперед и окаменел. Никогда и в мыслях не чаялось увидеть такое. На траве сидел приказчик Сидоров. Длинные руки едва не дважды обвились вокруг женской талии. Лицо женщины скрывала лохматая приказчикова голова. Переливался смеющийся лукавый голосок:

— Силушка — что у медведя! На бабий хоровод достанет! Чай, не изработался…

Женщина легко выскользнула из объятий приказчика, запрокинула голову, и Федор узнал в ней Настю. Она увидела Федора, испуганно и громко ойкнула и метнулась прочь.

Сейчас Федор понял, почему в числе других работных уехал на выжиг угля Кузьма Смыков, а Настя, не в пример другим молодым бабам, попала на легкую работу — стала кашеварить на Воскресенском руднике рядом с домом своим. Легко разгадалась и тайна прежних частых наездов приказчика на рудник…

Душу Федора распирали чувства неловкости и смущения, обиды и возмущения. На какой-то миг перед ним восстал Кузьма Смыков, беззащитный и безликий. Жалость к Кузьме, озорное искушение постоять за его честь овладели Федором.

А Насти и след простыл: ящерицей уползла в кусты и была такова.

Приказчик, не веря в происшедшее, прилип к траве. В глазах застыл ошалелый, непонимающий взгляд. Испуг и удивление перекосили раскрытый немой рот. Как по пустому деревянному ушату, глухо ударил кулак Федора.

— А-а-а-ай! Убивают!

Второй удар утихомирил приказчика. На полянке тревожно всхрапнул и заржал конь. Федор сгреб в охапку обмякшее тело, уложил в телегу. Умный конь без понуканий пошел вперед.

…Давно затих стук колес о лесные корневища, а Федор стоял на прежнем месте. Душа просила разрядки, и Лелеснов неожиданно и громко захохотал. Чуткие березки, как от ветра, запрядали листвой. Где-то отозвалась продолжительным «игу-гу-у» иволга.

На самом виду Колывани приказчик очнулся, взял в руки вожжи. В голове — церковные перезвоны, грудь судорожно колыхалась от нехватки воздуха, перед глазами мелкая и густая рябь.

На другой день приказчик от страшной боли в шее оборачивался назад по-волчьи — всем туловищем. Из-за опасения широкой огласки случившегося немедля отправил рудоискателей в горы.

— Забудь, что приключилось. Молчание — золото. Понял меня? — сказал приказчик Федору. В глубине души впервые и робко зашевелилась обида за побой. Старел безвозвратно, видимо, Мокеич, коли тайно роптал против привычки…

Почти все лето рудоискатели обшаривали причарышские горные дебри. В преддверии осени возвратились в Колывань. Федор сразу же к приказчику с прежней просьбой.

— Разреши, Мокеич, за невестой съездить…

— Разве не привез? Пошто с рудного поиска не заехал к ней?

В голосе, глазах приказчика Федор заметил притворное удивление. Однако сдержался, виду никакого не подал и вразумительно пояснил:

— Как заедешь-то, коли невеста в другой стороне и в большой дали от Чарыша. Не по пути, стал быть…

— А-а, — понимающе протянул приказчик и сухо отрезал: — Малость повременить придется…

Через неделю пробирщик Юнганс нашел высокое содержание металла в руде, которую принесли рудоискатели. Приказчик снизошел к Федору.

— Ладно уж… разрешаю на время от дел отлучиться. Только свободных лошадей нет для твоей невесты. Где хошь бери…

Юнганс плохо понимал по-русски. Сейчас же верно уловил, что происходило между приказчиком и Федором. На удивление приказчику, Юнганс протянул Федору руку.

— На… карош мейстер всегда надо выручайт… взяйт…

Как ни упирался Федор, а не смог уйти от Юнганса, прежде чем не взял предложенных прогонных денег, которыми платили за наем лошадей…

Федор и Соленый поехали в Незаметный. К самому поселку подъезда не было, и лошадей пришлось оставить в низине, где пожухшее разнотравье свалялось в колтуны. Рудоискатели шли полянами, знакомыми с памятной весны. Неубранный ячмень низко кланялся в ожидании первых заморозков. Соленый брал в руку наполовину осыпавшиеся колосья, с неподдельным сокрушением бубнил:

— Вот она, лень-матушка-то! Нешто видано такое, чтобы кормилец под снег уходил…

Федор горячо восстал за поселян.

— Работников-то раз-другой и обчелся. А может, какая хворь навязалась, или еще что…

К потайным жилищам подошли молча, с какой-то смутной тревогой. Никто не ответил на глухое уханье филина, не вышел с громким криком навстречу. По разрушенному каменному убежищу, по разбросанным немудреным пожиткам рудоискатели заключили, что не по своей воле ушли поселяне из насиженного гнезда.

Друзья терялись в догадках. «Может, джунгары полонили?» От этого на лбу Федора выступил холодный пот. Но стоило подумать трезво — предположение отвергалось полностью. Кочевники передвигались по открытым проезжим дорогам, временно оседали стойбищами лишь на берегах рек, в широких долинах с ключевой водой. В тесном каменном мешке им делать нечего.

Может, обитателей Незаметного обнаружил чей-нибудь посторонний взгляд, и они ушли сами, чтобы предупредить надвигавшуюся опасность? Но почему они тогда не известили о том Соленого и Федора, как условлено ранее?..

Ни с чем вернулись друзья в Колывань. Неприютным холодком встретила их новая изба. Черным налетом покрылся немытый и нескобленый пол. Не хвастали белизной и гладко оструганные стены и потолки. Густые сетки паутин прочно затянули углы. Пахло сыростью и пылью. Друзья же не замечали ничего.

Медь выплавки Колывано-Воскресенского завода оставляла густой черный след на пальцах. Оттого и прозвали ее черной. «Чернедь» на Невьянском заводе устраняли многими переплавками, пока медь не принимала натурального багрово-красного цвета. На то уходило немало времени и лишних расходов.

Демидов решил разгадать тайну «чернеди». «Может, она черная от примесей других металлов? Коли так, то те металлы без пользы на огне горят», — смутно, но верно предполагал Демидов и усиленно выискивал в Петербурге и Москве лучших в то время знатоков горного дела — саксонцев. Некоторые из них соглашались поехать на Алтай единственно ради выгод, закрепленных контрактами. Иные, напротив, уезжали в неведомую глушь из-за стремления познать горное дело глубже и шире.

Приказчик Сидоров со скрытой неприязнью встречал иноземцев. И не потому, что не верил в их искусство. Просто не желал иметь при деле посторонних, цепких и искушенных глаз. «То не русские. Язык вольный. Как бы через иноземцев каких вредных речей, а паче доносов не приключилось…» — думал приказчик и придирчиво следил, чтобы приезжий знаток строго исполнял только свою должность, а дальше — ни шагу.