Николай Бенедиктов - Русские святыни

Однако существует возможность, что зов этот может быть не услышан, может быть сознательно отвергнут, что в том-то и заключается сердцевина понятия самопожертвования, что "надо жертвовать именно так, чтобы отдавать все и даже желать, чтоб тебе ничего не было воздано за это обратно, чтоб на тебя никто ни в чем не изубыточился". [316] Достоевский Ф. М Полн. собр. соч. Т. 5. С. 80.

Высшая степень подвига — это предельное самопожертвование во имя спасения, точнее возможности спасения, ибо никаких гарантий не предполагается в принципе, ибо гарантия уничтожает свободу другого, пусть и преступного, отверженного, падшего. Апостол Павел желал сам быть отлученным от Христа (а значит, добровольно осуждал себя на вечные мучения) за израильтян, за пребеззаконный еврейский люд (см.: К Римлянам. 9:3), только бы они сами пришли ко Христу. У людей, исповедующих атеистическое мировоззрение, таким пределом является самопожертвование собственной жизнью. И это само по себе не менее свято, ибо если у верующего есть убеждение в бессмертии души, воскресении и вечной жизни, то ему и смерть не страшна, да это уже и не смерть, а успение, — временное состояние до срока (воскресение), то у атеиста утрата жизни означает окончательную и Бесконечную гибель. В любом случае, "в жертве сразу дано и наше человеческое ничтожество, и слабость, и наше человеческое достоинство, и сила, действительно несокрушимое самоутверждение, самое сокровенное самопорождение". [317] Лосев А. Ф. Родина // Русская идея. М., 1992. С. 423–424. Подвижник погибает по видимости, по факту существования, т. к. он, как и все прочие, биологически смертен, но уже в этих определенных границах конечности начинает светиться и мерцать вечное священное, неотмирное содержание, чистая качественность и истинный смысл бытия. Именно в подвиге происходит максимум выявления подлинной сущности личности, предел ее индивидуализации, лицо преображается в лик, бесконечное живет в конечном, жизнь преображается в житие. Этот лик явлен, вставлен и запечатлен для всех последующих поколений, и он содержит в себе все моменты предшествующего процесса становления.

Серафима Саровского невозможно представить себе иначе, чем он изображен на иконе: в епитрахили, чуть согбенный, с большим нагрудным крестом (благословение матери на подвиг), являющий всем своим обликом неизъяснимое духовное благородство, источающий неуловимое, но действенное сияние света, ласки и любви. Но то же самое относится и к другим народным героям, подвижникам и праведникам (Дм. Донской, Суворов, Матросов, Жуков и т. д.).

Добровольная сочетаемость бесконечного с конечным, совершенного с несовершенным, свободного с несвободным незаметно, но верно делает просто сущее бытие — потенциально насыщенным бытием, неким зарядом, пока еще не разрешенным и не выявившимся наружу обликом бытия, но уже смутно чающим своего выявления. Человек смотрится в лик святого, и соприкосновение с совершенным, священным и дорогим рождает ответный, безотчетный порыв совести, откликающейся на зов священного и дающей начало покаянию, исповеданию и восхождению. Таким образом, в акте самопожертвования, в подвиге происходит взаимоутверждение обеих сторон — и святой, и порочной — значит, он есть не простое самоопределение и самоутверждение, но выливается в целостное торжествующее жизнеутверждение. Святость есть предельно возможная индивидуализация личности.

Но та же самая индивидуализация есть в то же время и максимальная социализация личности. Святой, выполняя дело своего спасения, спасает и других, потому его подвижничество важно для всех, всего народа, всего общества. Спасаясь лично, он тем самым повышает духовный уровень всего общества, подвигает и других ко спасению. В данном случае православная терминология подразумевает общее повышение роли святынь, святости, а следовательно, большей общественной и личной ориентации в сторону «обожения» человека.

Все сказанное выше не пропало, а продолжает существовать в народном сознании, в пластах различной глубины. В России все есть для того, чтобы нормально жить: громадная территория, уникальные запасы природных богатств, полезных ископаемых, громадные по масштабам производительные силы, высокий уровень просвещения и профессиональной культуры кадров, талантливый и миролюбивый, трудолюбивый и терпеливый народ. Нужно только хорошо понять себя, стать русскими, а тогда в раствор будет внесен кристаллизатор, как квасцы в тесто. Тогда продолжится русская история, когда в ней найден будет смысл, вытекающий (но не сводящийся, конечно) из прошлого.

И на сегодня точка прорыва — наукоемкие технологии, поэтому приобретает особый смысл разговор о принципах русского образования. П. Сорокин, знающий русское образование и десятки лет проработавший в США, писал, что экзамен на степень магистра в Петербургском университете он сдал в октябре-ноябре 1916 года и "такой экзамен был сложнее, чем испытание на степень доктора философии в американских университетах". Защита магистерской диссертации в русском университете "была чудесная баталия зрелых и компетентных умов, столкнувшихся в совместном поиске истины и достоверных знаний. Как для участников диспута, так и для всех присутствующих на нем это было ярчайшей демонстрацией интеллектуальных возможностей и настоящим академическим наслаждением. Понятно, что каждый такой диспут подробно освещался в прессе и служил темой для дискуссий в интеллектуальных кругах еще некоторое время после диспута. Я могу только глубоко сожалеть, что в американских университетах не бывает таких праздников мысли". [318] Сорокин П. Долгий путь. Сыктывкар, 1991. С. 71–73. Видимо, значение истины и ее поиска, а также несовместимые с этим превалирование престижа и его получения другими способами, нежели описанный, и есть различие, основанное на разнице святыни и интереса или пользы. Однако и сегодня у многих сомнение в ценности русского образования. Идущий в нашей сумятице поиск новых путей и сомнение во всех основах коснулись и образования. Появились бесчисленные гимназии, лицеи, академии и университеты, институты и колледжи. Объявилась мода на зарубежную педагогику, и жизненной установкой многих родителей стало образование за границей. Но одновременно большое количество студентов из-за рубежа стало обучаться в наших вузах. Видимо, есть необходимость разобраться в сути проблем нашей школы, в ее особенностях, обдумать ее достоинства и недостатки.

Вот, например, первый факт для осмысления. Сошлемся на доклад доктора Джека Гурмана (США) о рейтинге образования в американских и мировых университетах последнего, пятого издания его доклада. В докладе есть таблица, в которой соответственно расположены 74 ведущих университета мира из 3,5 тысячи существующих. Из них — 24 советских: Московский (2-е место), Ленинградский (5), Киевский (17), Львовский (19), Харьковский (22), Казахстанский (5), Кишиневский (30), Тбилисский (31), Тартуский (33), Иркутский (38), Белорусский (39), Ростовский (40), Казанский (43), Горьковский (46), Одесский (48), Ереванский (49), Пермский (50), Самаркандский (51), Ташкентский (52), Томский (54), Калининский (55), Уральский (56), Башкирский (58), Саратовский (59) (так даны названия университетов).