Анатолий Лысенко - Хомуня

Очнулся не скоро. Это он понял из разговоров, которые в соседней горнице мать вела с людьми, приходившими проведать больного. Рассказывали, что бесстыжая эта, княгиня Улита, собрала свои драгоценности, которые чудом сохранились во время грабежа, и сразу уехала вместе с убийцами князя в Москву, в отцовскую вотчину Кучковичей. Городок этот — на границе Суздальской и Черниговской земли — иногда так и называли: не Москва, а Куцкова.

Великая смута случилась на всей Суздальской земле. Жители Боголюбова и окрестных сел разграбили княжеский дом, не пожалели имений мастеров и художников, приехавших по зову Андрея строить и украшать здания. Люди словно обрадовались смерти государя. Во Владимире и в других городах убивали посадников, управителей, их слуг и дружинников. И только после смуты, когда поостыл разъяренный народ, на шестой день после убийства похоронили князя Андрея во Владимирской церкви святой Богородицы.

И велик плач стоял по дороге из Боголюбова до Владимира.

Хомуня поначалу холодел от таких рассказов, ослабшими ручонками закрывал уши или натягивал на голову одеяло. Лежа в чистой постели, окруженный материнской заботой и лаской, он покрывался обильным потом не только от тяжкой и злой простуды, но и от воспоминаний об ужасной ночи, и оттого, что к тяжким воспоминаниям этим каждый раз добавлялись все новые и новые краски жестокости и бессердечия.

Но постепенно кровавые раны в его детской исстрадавшейся душе затягивались. И этому помогали не только беседы игумена Арсения, подолгу сидевшего у постели Хомуни и утешительными словами врачевавшего его сердце. Может быть, еще в большей степени помог ему отец Кирилл, неожиданно приехавший из далекого села, из верховий Нерли, где жило большое племя меря. Племя это еще давно, при Юрии Долгоруком, приняло христианство, и отец Кирилл был тамошним священником. Он хорошо знал Козьму и подружился с ним, хотя по возрасту мог ему в отцы годиться, если не в деды.

Отец Кирилл за всю жизнь только раза два-три всего и приезжал в Боголюбово. Но всякий раз казалось, что живет он здесь вечно. Древний, благообразный старичок, сухощавый — кожа да кости, — подвижный и неугомонный, Козьме привез в подарок несколько свитков пергамента и упросил переписать для своих прихожан «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона. Сказал, что церковь у них в селе уже старая, крыша прохудилась и часть книг подпортилась, не доглядели, хорошо было бы обновить особо ветхие.

Настасье, матери Хомуни, отец Кирилл преподнес кусок малинового шелка, купленного у восточных купцов, да несколько клубков ниток разных цветов.

Потом подошел к Хомуне, улыбнулся ему, подмигнул и присел рядом.

— Что ж ты расхворался так, отрок? А я-то надеялся на тебя, думал, поведешь меня в лес, по грибы. Сам-то я уже старый, боюсь заблудиться, — перемежая русские и финские слова, сказал отец Кирилл и горестно покачал головой, будто и вправду собирался по грибы с Хомуней.

Старик сидел на кровати у ног Хомуни и долго перебирал складки своей широкой мантии, приговаривал:

— Не пойму я, что нашел, а что потерял. Был конь и не стало его. То ли сам ускакал куда, то ли злые люди увели.

— И мою Серую увели Кучковичи, — на глазах у Хомуни выступили слезы.

— Пусть она их копытом убьет, тогда они и воровать перестанут. А конь у тебя еще будет, лучше прежнего, — старик встряхнул мантию.

— И куда он запропастился? Может, на лугу пасется, а может, в Нерли купается. Ага, нашел. Вот он — сивка-бурка!

Отец Кирилл откуда-то из потайных карманов вытащил небольшого коня, вырезанного из кости, и протянул Хомуне. Конь был белый, с еле приметными серыми полосками по бокам, передняя нога чуть приподнята, согнута в колене, взнузданная голова высоко задрана, рот приоткрыт, грива вьется по ветру.

У Хомуни загорелись глаза, сердце радостно застучало. Разглядывая подарок, осторожно трогал уздечку из тонюсенькой серебряной нити.

— Ты живи долго, Хомуня. Будут у тебя еще и настоящие кони. И людей встретишь хороших. Я по себе знаю, — старик помолчал, погладил редкую седую бороду и спросил вдруг: — Скажи, сколько лет я живу на свете?

Хомуня пожал плечами, откуда ему знать?

— Вот и я не знаю. Считал, считал — и со счету сбился. Начал сначала — и опять забыл. Одно могу сказать: на моих глазах много убивали бояр и холопов; и хороших людей, и плохих. Подчас думаю, кто из них хороший, кто плохой, коль те и другие способны поднять оружие на человека? Ты считаешь, что Кучковичи плохие, раз убили князя Андрея и Прокопия. А те, кто с ними, рассуждают иначе: ведь покойный князь Андрей не позволял им своевольничать, казнил их старшего брата. Человек — все одно, что дорога. Если ее согревает солнце — дорога гладкая, сухая. Идти по ней — ногам радостно. А пойдет дождь, разведет слякоть — и ступать по ней не хочется, ноги замарать боимся. Так и человек, он тоже от погоды зависит.

Хомуня недоверчиво улыбнулся, дескать, и в стужу и в вёдро человек одинаков, только одевается по-разному, если мороз, то и шубу натягивает.

Отец Кирилл подвинулся ближе. Положил Хомуне на грудь бледную, морщинистую руку, наклонился.

— Хочешь — расскажу, почему в человеке уживаются добро и зло, хорошее и плохое, чистое и грязное?

Хомуня кивнул головой.

Старик взглянул на икону, висевшую в углу, трижды перекрестился.

— Прости, господи, меня грешного. Ты — один на свете создатель. Но отроку я расскажу и про того бога, который сотворил племя народа меря, к которому и я принадлежу.

Козьма, молча сидевший здесь же, в горнице, встал, подошел к образам, поправил огонек лампады, прошептал молитву и осенил крестным знамением Хомуню, чтобы дьявол не опутал его. Отец Кирилл подождал, пока Козьма вновь усядется на скамью, взглянул на него и сказал:

— Это — притча, богохульства здесь нет, а мудрости много, если толковать ее верно. Я буду молить Христа, чтобы даровал Хомуне здоровье.

Старик опустил голову, задумался, словно подыскивал слова, с которых и надо начинать рассказ.

— Когда-то в лесах наших и на полях лишь дикие звери гуляли. Скучно им было, тоскливо. И тогда бог решил произвести на свет людей. Остановил он солнце посреди неба, разогнал тучи и спустился на землю. Прямо на берег Нерли попал. Нашел белую глину и вылепил из нее человека. Примерно такого, как я, только не старого. Сделал ему ноги, чтобы ходил; руки, чтобы работал, глаза, чтобы видел; уши, чтобы слышал; голову, чтобы думал. Хороший получился у него человек. На мерю похожий. Осталось только душу вложить в него, чтобы живой был. А для этого надо на небо возвратиться, оттуда ее принести.

Позвал бог собаку, приказал ей сторожить человека, а сам по делам своим отправился.