Гилель Бутман - Ленинград – Иерусалим с долгой пересадкой

Повседневные будничные заботы часто мешают нам оглядеться, сосредоточиться, осмыслить значение происходящего. Но если подумать над тем, что произошло с нами и нашими детьми, это покажется чистой фантастикой. Для рядовой еврейской семьи полет в Тель-Авив был не более реален, чем полет на луну. Еще недавно мы боялись даже заикнуться об Израиле. Естественное желание евреев жить со своим народом на своей исторической родине рассматривалось властями как контрреволюция. Сионисты были объявлены агентами мирового империализма. И, вопреки всему, мы в Израиле! Мы ходим по его священной земле, дышим его воздухом. А наши дети бойко говорят на иврите, ибо это их родной язык. Разве все это не чудо из чудес?!

В сутолоке текущих дел мы не должны забывать о тех, кому обязаны своим спасением. И сейчас еще сионисты томятся в советских тюрьмах и в ссылке. И сейчас еще сидят на чемоданах тысячи отказников, изгнанных с работы, лишенных средств к существованию. И сейчас еще тысячи и тысячи людей не рискуют обратиться в ОВИР за разрешением на выезд, так как знают, что их ждут издевательства, которые часто затягиваются на годы. Но атмосфера в России и в мире уже не та, и советские евреи уже не те. Израиль перестал быть для них далекой, недосягаемой мечтой. Он стал реальностью для многих десятков тысяч бывших советских граждан, последовавших за первыми, которых вела высокая идея.

Как это часто бывает в жизни, идеал при своем осуществлении захлестывается мелочью житейских расчетов и прагматических соображений. Поток дробится, и его ответвления устремляются в сторону от главного течения… Но раньше или позже идеалы первых станут достоянием новых сотен тысяч советских евреев – будущих граждан Израиля.

А. Белов (Иерусалим)

«…Легли стальными рельсами еврейских поездов…» – так говорится в одном стихотворении, посвященном участникам Первого и Второго Ленинградских процессов 1970-1971 гг. Конечно, это метафора, но что возьмешь с поэта, а, тем более, с поэтессы? [1]И, тем не менее, мы, участники этих процессов, можем с удовлетворением сознавать, что в нужное историческое время оказались в нужном историческом месте. И сделали свое дело. В стоячую воду еврейской алии из СССР был брошен маленький камешек, но от него пошли большие круги. Все вокруг забурлило, пришло в движение. Открылись заржавленные ворота и по стальным рельсам пошли поезда, которые давно стояли на запасных путях. И оказалось их гораздо больше, чем грезилось даже нам в те времена. Хорошо ли сделали мы свою работу? Не мне судить об этом. Только в книжках для детей и в советских книжках для взрослых бывают безупречные герои. Не думаю, что хоть один из нас, прошедших следствие и суд, вполне доволен собой. Не думаю, что есть хотя бы один, кто, листая страницы прошлого, не казнил бы себя: не так надо было, не так…

Беременность кончается родами. Мне было бы трудно не написать эту книгу. И написать ее тоже было трудно. Но сдается мне, что я должен был это сделать. Единственный из всех участников процессов, я стоял и у истоков Ленинградской сионистской организации, и у истоков операции «Свадьба». Это вызвало большие перемены в моей личной судьбе, однако позволило видеть многое вблизи, а кое-что – изнутри.

Я старался описывать факты беспристрастно, как их сохранила моя память. Что же касается немногочисленных оценок, то они субъективны, как оценки всякого живого человека.

15 июня 1970 года. Придет время, и этот день в календаре обведут рамочкой, его назовут днем «X» и будут с нетерпением ждать. Одни – чтобы вырваться и бежать, другие – чтобы поймать и посадить. Придет время, в годовщину этого дня советские послы на Западе будут спозаранку упирать из своих резиденций, чтобы не видеть у себя под окнами колонны под бело-голубым флагом, чтобы не слышать гремящее по континентам: «Отпусти народ мой!»

Так будет 15 июня 1971-го. И 15 июня 1972-го. И тысяча девятьсот семьдесят – любого. А сегодня обычный будничный день сухого и солнечного лета. Мне крупно «подвезло»: по утрам будильник молчит, на работу бежать не надо, спи – не хочу. Правда, послезавтра снова на завод – отпуск кончается. И тогда – прощай дача в зеленой тенистой Сиверской [2], снова чувство локтя под ребрами в автобусе, оторванные пуговицы в метро, монотонно стучащие цилиндры на испытательном стенде в заводской лаборатории.

Уже завтра я возвращаюсь в город. Ева, уезжая вчера вечером в Ленинград, оставила мне длинный список поручений. Хорошо, что она оставляет мне письменные инструкции – голова свободна, и туда можно загнать более интересную информацию.

Например, футбольный счет 0:0. Так сыграли с Италией. Или 1:1. Так – со Швецией. Уругваю, правда, проиграли. Так нас же всего три миллиона и традиции футбольные в зародыше. «Молодцы наши» – отмечаю я про себя и воображаю, как мячик трепещет в шведских воротах.

Наши! Было время, когда я сказал бы: молодцы израильтяне! Сегодня я говорю: молодцы наши! И каждая клеточка внутри подпевает: наши, наши! А ведь сегодня здесь же, в Ленинграде, топчут землю: евреи, которые даже не подозревают, что там за океаном, в далекой Мексике, идет чемпионат мира по футболу, что Израиль приехал туда среди шестнадцати лучших сборных мира, что он вышел уже в четвертьфинал – один среди восьми лучших. А Россия – родина слонов – снова среди неудачников. Нет, не бегут они по утрам разыскивать «Советский спорт», эти граждане еврейского происхождения.

Для меня же это священный церемониал. Каждое утро после завтрака я забираю девочек, чтобы мама могла прибраться дома – и в читальню. Обе девочки – и моя Лиля, и дочь сестры Аннушка – в почемучкином возрасте. В читальне они с трудом дожидаются, когда я долистаю газеты до конца. Свои книжки с картинками из детского фонда они перемусолили помногу раз. Наконец мы выходим из читальни. До дачи идти минут двадцать, и каждый раз мы играем во что-нибудь новое.

Сегодня мы определяем названия деревьев.

– Белеза, – кричит Аннушка.

– Дуб, – поправляет солидно Лилеша. Она старше на год, ей уже скоро четыре.

– Сынок, велно – белеза? – обращается Аннушка в арбитраж.

Она называет меня сынком – когда мы с ней играем в дочки-матери, я всегда сын, а она мама.

– Папотька, верно – дуб – верно? – волнуется Лилеша.

Если ее папа – «сынок» для Ани, значит ей трехлетняя Аня – бабушка. Высчитать это Лиля еще не может, но ситуация ей явно не нравится.

– Клен, – говорю я. – Смотрите, какой у него листочек.

И подпрыгнув, срываю лист.

– Клен, клен! – радостно кричат девочки и бегут к следующему дереву. Никто не проиграл.

Я смотрю на мелькающие ножки в коротеньких штанишках, на одинаковые белые панамки. Одеты одинаково, но до чего не похожи эти маленькие два человека. Аня – голубоглазая блондинка, типичная скандинавка. Смуглая Лилеша – типичная семитка. И темпераменты соответствующие. Аня – уравновешенная, рассудительная, с задатками математика.