Гилель Бутман - Ленинград – Иерусалим с долгой пересадкой

Только в будущем мы узнаем, при каких обстоятельствах вдруг появился в расписании аэродрома «Смольное» рейс № 179 в момент, когда участники «Свадьбы» уперлись в тупик, и при каких обстоятельствах он исчез. Ясно одно, что по меньшей мере за полтора-два месяца до 15 июня КГБ уже знал о готовящейся акции и ничего не сделал для ее предотвращения. За это время можно было успеть вызвать ребят, принять у них документы и даже выдать разрешение на выезд. Но именно этого Андропов не хотел. Наоборот, где-то в конце апреля Владик Могилевер, Лассаль Каминский, Натан Цирюльников и несколько других активных сионистов Ленинграда были вызваны в ОВИР, и им было предложено срочно подать документы на выезд. Это было явным предзнаменованием положительного ответа, ибо незадолго до этого они получили отказ и еще не имели права на вторичную подачу документов. Однако через неделю они были неожиданно приглашены вновь, и им было сказано, что документы подавать не надо. Значит, уже в начале мая был готов стратегический план использования «Свадьбы» для всероссийского погрома, и органам ОВИРа было дано указание не выпускать потенциальные жертвы: отныне нашелся другой путь решения проблемы активистов алии.

Первый вопрос, который задали Иосефу Менделевичу, когда его привезли из аэропорта в «Большой дом», был: «Знаете ли вы Бутмана?» Это не был праздный вопрос. Им нужно было недостающее звено, чтобы связать попытку захвата самолета с Комитетом ленинградской сионистской организации. А за членами Комитета уже плотно ходила Наталья Николаевна (так в органах милиции называют по первым буквам «наружное наблюдение»). Члена Комитета Леву Ягмана, который накануне вылетел из Ленинграда в Кишинев, а из Кишинева уехал в Одессу, где снял комнату (естественно, без всякой прописки), взяли вечером 15 июня с такой же точностью, как если бы он все это время оставался в своей ленинградской квартире. По первоначальному плану КГБ члены ленинградского Комитета сионистской организации и ребята из группы захвата самолета должны были сидеть на одной скамье подсудимых. Даже номер дела был один и тот же – 15.

Каким образом КГБ стало известно о плане «Свадьбы»?

Летом 1971 года, уже после суда, я пойду по своему первому этапу: Кишинев-Одесса-Калуга-Калинин-Ленинград. «Воронок», в котором будем сидеть мы с Марком Дымшицем, будет стоять под «погрузкой» во внутреннем дворе этапной тюрьмы в Калинине. Когда все четыре клетки будут забиты уголовниками и мы с Марком окажемся в разных клетках, в машину сядет белобрысый автоматчик из конвоя. Он не войдет – он буквально вскочит, горя нетерпением. Увидев мою семитскую физиономию, он сразу же спросит, не успев даже сесть:

– Ты сидишь за самолет?

– Да, в том числе и за самолет.

– Слушай, кто заложил, кто заложил?!?

Лицо парня выражало крайнее любопытство, нетерпение и, я бы сказал, симпатию к мужеству отчаянных. Он совсем забыл, что в его руках заряженный автомат и ствол направлен на меня. Парень волновался, его руки бессознательно сновали возле курка и я не был уверен, что автомат стоит на предохранителе.

– Послушай, парень, положи автомат и успокойся, я все тебе расскажу, – взмолился я.

Он сразу же положил автомат на валяющиеся на полу вещи заключенных. От тряски автомат подпрыгивал и в любую минуту он мог за что-нибудь зацепиться и дать очередь.

– Послушай, друг, – снова попросил я. – У меня жена и дочка, я жить хочу. Побойся Бога, отверни свою игрушку в сторону.

Парень повернул ствол в сторону двери и тогда я смог, наконец, ответить:

– Провокаторов среди нас не было, я в этом уверен, насколько вообще можно быть в чем-то уверенным.

Я не стал говорить любопытному автоматчику обо всем, что я думал на эту тему, но то, что сказал, было правдой. Да, я действительно думаю, что ни среди ленинградцев, ни среди рижан не было провокаторов. И, тем не менее, высчитать «Свадьбу» для ребят Андропова не составляло большого труда. Слишком много людей знали о плане, людей честных, порядочных и преданных, но не всегда осторожных. В реальной жизни человек – не бесстрастная машина с определенной суммой заранее заданных положительных качеств. В реальной жизни в каждом из нас есть Человек и есть человек. Как не поделиться с самым лучшим, единственным другом, если ты готовишься к страшному часу в своей жизни, когда ты нуждаешься в плече рядом, может быть, просто в слове поддержки… Но у друга есть жена, надежная, верная, умеющая держать язык за зубами… А у жены есть подруга, которая с детства… И тэ дэ и тэ пэ. Трудно сказать, где было впервые обронено неосторожное слово: в Ленинграде или в Риге, по телефону или очно, в автобусе или на веранде… Оно было обронено, и бессмысленно сегодня обвинять ленинградцев или рижан. Кроме эмоций эти обвинения ничем подпереть нельзя.

Сегодня я знаю минимум два случая в Ленинграде, которые могли стать началом конца. Первый – это конференция четвертого апреля. Уходя с конференции, Соломон почувствовал за собой слежку. У подъезда некоторое время стояла машина с антенной. А что, если в КГБ стало известно о намечающейся конференции? А что, если они успели завербовать хозяйку квартиры? Всегда можно найти компрометирующий материал, чтобы завербовать заведующую столовой, тем более, столовой Аэрофлота. А что, если они прослушивали ход конференции и вдруг «напоролись» на «нулевой» вопрос, поднятый Давидом Черноглазом в стенах помещения? Тогда невозможно было понять, о чем идет речь, но намек был дан и, если он действительно дошел до КГБ, нетрудно догадаться, как действовал генерал Носырев дальше. Феноменальная возможность сделать карьеру и прославить клан «рыцарей революции» вместе с «добром», полученным из Москвы, придавали ленинградским чекистам необходимую энергию и размах. Можно представить, что вся засидевшаяся агентура, все, что может подсматривать и подслушивать, было мобилизовано. Остальное было делом техники.

Вторым случаем было экстренное обсуждение ситуации со «Свадьбой» на квартире Соломона Дрейзнера вечером восьмого апреля с участием Давида Черноглаза, Владика Могилевера, Лассаля Каминского и Гриши Вертлиба (прежде, чем они нагрянули ко мне в тот самый вечер, когда мы пришли к компромиссу). Соломон был членом Комитета, и очень вероятно, что разговоры в его квартире прослушивались, и никакие подушки, наброшенные на телефонный аппарат, не спасали положение. В состоянии сильной эмоционально-психологической взволнованности ребята забыли про все обещания, которые давали мне в свое время, и про строгое правило не говорить о «Свадьбе» в четырех стенах. Может быть, их взволнованный разговор перед встречей со мной и Мишей Коренблитом стал этим самым началом конца? Мне трудно судить, я не был при этом разговоре, я догадался о нем только потом, при нашей встрече, и все это не больше, чем рабочая гипотеза.