Даниил Мордовцев - Гроза двенадцатого года (сборник)

— Да это рай, просто рай!

— Да, дядечка, в Москве ничего нет такого.

И бакалавр тоже присел на корточки перед родником — куда девалась его профессорская важность! Он тоже начал пить первобытным способом — пригоршнею… А вода точно сознательно красовалась перед ним своею прелестью: живая струя, пробиваясь между корней ели, скатывалась маленьким водопадцем в ложбину, сверкая бриллиантами… Бакалавр еще ниже припал к роднику, окачивает голову алмазными струями… „Вот бы она увидала меня здесь… Что-то она делает теперь?“ — мелькнуло в голове бакалавра… „Ах, — в свою очередь, промелькнуло в уме Ирицш, — если бы не противный Наполеон — фараон этот, то и он, может быть, поехал б-ы с нами…“

Мокрые волосы Иришн распустились и обнаружили отрезанную прядь.

— Ишь, Иринеич, откорнал сколько! — заметил бакалавр, любуясь косой племянницы.

— Опалила, дядечка, нечаянно… (И нечаянно же вспыхнула как маков цвет.)

Ямщик распряг лошадей и тихонько вываживал их, а они все тянулись к воде.

— Нет, брат, дудки, мухова кума… не дам — обопьетесь, — уговаривал их ямщик: — а ты прежь остынь да пожри маленько, тады дам испить.

Бакалавр между тем вынул из кибитки ковер и разложил его в тени под кустами неклена. На ковер положил подушки. Ириша вытащила узелок, а из узелка кулек с съестными припасами. И дядя, и племянница уселись на ковер, и последняя начала выуживать из кулька все, что там было. Сначала вынула белые булки и положила их рядышком, за булками выползли из кулька свежие огурцы. За огурцами — каленые яйца, так хорошо накаленные, что бока их даже зарумянились; после яиц — холодная говядина, завернутая в бумагу; за говядиной — кокурки, с запеченными в них яйцами; за кокурками — цыпленок, наконец — соль в бумажке.

— О! да мы по-римски, точно Лукуллы какие {39} 39 …точно Лукуллы какие… — Лукулл — римский политический деятель конца II в. При императоре Сулле несколько лет пробыл в Греции, исполняя важные поручения во время Митридатской войны. Был очень состоятельным человеком. , — заметил бакалавр.

— Ах, Мавра! Она завернула соль в „Кадма и Гармонию!“, — воскликнула Ириша: — Это оттуда листок.

— Что ж! „Кадму и Гармонии“ недоставало соли… А в чем завернута курица?

Ириша развернула и стала рассматривать бумагу, а потом засмеялась.

— Что? — спросил Мерзляков.

— Это, дядечка, „Лейнард и Термилия, или Злосчастная судьба двух любовников“, что мы с вами читали.

— А! Макарова попалась Мавре под руку. Вот досталось бы нам за нее от Державина: она его ученица.

Начали трапезовать. Не забыли и ямщика, которому отделили хорошую часть своего запаса; а он, вынув из своего буфета, из-под сиденья, каравай черного хлеба, сначала съел огурцы, потом яйца, потом говядину — все с черным хлебом, а затем скушал пару кокурок и закусил белой булкой. Покушав и помолившись на восток краткою, но выразительною, им самим сочиненною молитвою — „за хлеб-за-соль Богородицу-троерушницу, за хлеб-за-соль Миколу-угодника, за хлеб-за-соль Ягорья“, — он припал к роднику прямо ртом, как овца, и удовлетворил свою жажду тем простым способом, каким пили его далекие предки, не знавшие еще ни ковша, ни ложки, как подобало дреговичам.

— Господи! как хорошо здесь! — вздохнула Ириша.

— Да, хорошо на лоне матери-природы… В городах-то мы отвыкаем от нее, черствеем… А здесь — к Богу ближе… и сам лучше становишься…

— А вот они, — указала Ириша на ямщика, — они вон какие…

— Что ж! они лучше нас… бедны только да непросвещенны…

В это время вдали, за лесом, что-то застучало, но так глухо и неясно, как будто что-то громоздкое и тяжелое проехало по чему-то твердому и гулкому или что-то огромное где-то далеко упало и разбилось. И Мерзляков, и Ириша в недоумении взглянули друг на друга. Ямщик посмотрел по тому направлению, откуда слышался удар и гул, и глянул на небо.

— Ишь, Илья… а рано бы, — произнес он неопределенно.

— Что Илья? — спросил бакалавр.

— Колесы, сказать бы, подмазывает… рано бы говорю.

— Да какой Илья?

— Богов…

— А! Илья пророк?

— Он самый будет.

Удар повторился ближе и явственнее. Мужик снял гречушник и перекрестился. Голубое небо еще больше поголубело, а с запада, из-за лесу, на него что-то наползало с неопределенным глухим гулом: это надвигалась туча; но какая-то сплошная, бесформенная, ленивая. В ней не было ничего грозного, резкого, но это-то и было самое грозное. На сером, грязно-сизом пологе кое-где выделялись беловатые полосы, нити разорванные… Воздух словно чего испугался, дрогнул и кве-где заметался ветерком… Кони навострили уши — фыркают… То там, то здесь в воздухе заметались испуганные птицы, словно думая улететь от чего-то машущего на них, гонящегося за ними…

Опять стук, но уже не стук, а глухая, далекая стукотня и гул…

— Ну, подвигается… быть грозе, — надо прятаться… И бакалавр, поднявшись с ковра, стал оглядываться кругом. Ириша тоже вскочила торопливо и заметалась: она, видимо, струсила; за минуту оживленное, раскрасневшееся личико потускнело, как-то застыло в испуге и стало совсем детским, с испуганными, широко раскрытыми глазами…

— А, Ириней! струсил… заячий дух напал? — улыбается бакалавр.

— Ах, дядечка… ковер… подушки… гром…

— Ну, в кибитку их…

Ямщик перевернул кибитку задком к тому месту, откуда надвигалась туча, и крепче привязал лошадей к оглоблям.

Гулко ударились о верхушку кибитки первые крупные капли… Грянул настоящий гром; что-то как бы треснуло, обломилось, разорвалось… Ириша так и присела, а потом, дрожа и крестясь, юркнула в кибитку, словно зайчик, блеснув в глаза ямщика белыми чулочками. „Ишь ножки… и глядеть-то не на что… с огурец… по вершку поди — словно у робенка“, — подумалось ему.

Бакалавр тоже взобрался в кибитку.

— Ах, Ириней… тебя тут и не найдешь… Да ты бы лучше в бутылку влезла…

Ириша не отвечала. Она шибко трусила и с ужасом шептала.

А грохот и пальба и какое-то разламывание пополам земли, воздуха и небес не умолкали. Дождь словно обухами колотил в кузов кибитки, и что-то лилось, шумело, гудело, обламывалось, и снова разом грохало, и снова грохотало, перекатывалось, сталкивалось, словно шла какая-то свалка невидимых, могучих сил, словно небо шло войной на землю, небесные океаны против земли, разрушительные силы неба против демонов-чертей, надземных и подземных.

Что-то страшно треснуло над самой кибиткой, последовал ослепительный блеск молнии, снова грохнуло еще страшнее… Ириша в ужасе вскрикнула… Да и было отчего: кибитка покатилась…

— Тпрру! тпрру! черти! мухова кума!.. Стой! стой! Это рванулись кони, привязанные к кибитке, и увлекли ее за собой. Ямщик с трудом остановил их.