Юзеф Крашевский - Хата за околицей

На другой день, лишь только Маруся проснулась, увидела над собой бледное, в одну ночь заметно постаревшее лицо матери. По свитке, накинутой на плечи, по платку, повязанному на голове, и сапогам Маруся догадалась, что мать намерена идти куда-то, и быстро вскочила с постели.

— Куда ты собиралась, мамонька?

— Спи, дитятко, спи, мне нужно сходить на село.

— На село? Да зачем? Я сбегаю.

— Нельзя, голубушка, нельзя. Я к Солодухе пойду, болезнь одолевает, а Солодуха, может быть, пособит мне.

— Так я приведу сюда Солодуху, а ты, мамонька, оставайся дома… чего доброго, совсем ослабеешь, как сама пойдешь. Солодуха живет далеко.

— Ничего, ничего, пойду, легче будет… скоро ворочусь.

Маша хотела поставить на своем, по Мотруна молча отворила дверь и вышла.

Девушка тревожно посмотрела ей вслед, еще раз попросила остаться, но Мотруна пошла.

— Если так, — подумала Маруся, надевая юбку и набрасывая на голову фартук, — принесу-ка я воды, разведу огонь, да к приходу матери сварю что-нибудь… Вот она увидит, какая я хозяйка.

И девочка ревностно принялась за работу, между тем как Мотруна плелась по дороге в село. Изба Солодухи стояла на другом конце деревни, следовательно, довольно далеко, но больной женщине это расстояние показалось в десятеро больше, ноги у нее подкашивались, и она, несчастная, то и дело останавливалась, переводила дух и снова тащилась вперед. Долго шла она к известной знахарке, но вот, слава Богу, показалась желанная изба, и легче сделалось на сердце изнуренной женщины.

Несчастья легко сближают людей. Для Солодухи свет не был раем, впрочем, она не испытала и сотой доли того, что изведала жена цыгана. Муж ее, слепой, сварливый старик, не раз тузил ее и тузил бесцеремонно, но зато нередко приносил денег и полную суму хлеба. Они смотрели за сельскими воротами и за труды пользовались избой. Знахарство доставляло Солодухе средства к жизни. Бог знает, как далась ей эта мудрость: один как-то попросил совета, не отказала — и больному стало лучше, с тех пор и счастье повалило на двор Солодухи, сперва ухаживала она за беременными, потом научилась лечить лом в костях и лихорадку, потом уж и всякие болезни, так что ее советом дорожили во всем околотке, приглашали к себе не крестьяне только, но и сельские аристократки.

Правда, знахарка не пользовалась большим почетом, язык у нее был слишком остер, никому не спускал, все боялись злой бабы, и никто не чувствовал к ней никаких сердечных влечений, но посещала болезнь, и все забывалось, тот, кто вчера проклинал ее, сегодня нес ей деньги, и жила таким образом Солодуха чужой бедою.

Муж ее, Ратай, не всегда побирался, был довольно ленив и потому предпочитал корчму и свою берлогу шатаниям по белому свету, но, надо правду сказать, не пропускал ни праздника, ни ярмарки, обвешивался мешками и ровным шагом отправлялся в поход.

Недостаток зрения не мешал ему ходить без поводыря, Ратай даже не любил спрашивать дорогу. В поле, в лесу, в селе, на перекрестке — Ратай не останавливался и верной стопой шел, куда было нужно.

Муж и жена ни в чем себе не отказывали, пока были деньги, и, поставив ребром последний грош, расходились в разные стороны на поживу. Солодуха, Бог весть где, пропадала по целым месяцам, и Ратай отведывал разного хлеба: бывал и на телеге и под телегой. Так прожили они многие годы и, наконец, сошлись сторожить сельские ворота и ссориться да драться. Солодуха была баба высокая, толстая, крепкая, настоящая знахарка. Не знаю, как она лечила людей, но знала их вдоль и поперек: бывало, поглядит на человека и узнает самую сокровенную его думу.

Старики могли бы жить, не зная нужды: Солодуха имела обширную практику, а Ратай искусно выманивал милостыню, но беда в том, что, собирая деньги, они не помышляли о черном дне, а отправлялись в корчму и в один день проматывали то, что приобретено в месяц.

Но, несмотря на эти слабости, они были не злые люди, многим делали добро, а зло только себе.

Когда Мотруна приближалась к избе, Солодуха, опершись подбородком на колени, сидела на пороге, а за ней в сенях на соломе лежал старый Ратай.

— Ай, ай, ай! — вскрикнула знахарка, увидев больную. — Как постарела, хуже моего! А мать ее была моложе меня. Вот те и цыган! Вот те и любовь!..

— О ком ты говоришь? — спросил Ратай.

— Известно о ком — о цыганке. Тащится бедная, уж верно, за советом иль за лекарством. Ну, да ничто не поможет, до зимы не доживет.

— Эх, черта ты знаешь! Другим смерть пророчишь, а сама когда околеешь? Морочишь только народ христианский.

— Молчи, еще и тебе скажу, когда черт приберет.

— Молчи проклятая баба!

У них уж не далеко было до драки, когда подошла Мотруна. Солодуха вдруг переменилась, на лице не осталось и следа гнева, оно приняло ласковое и задумчивое выражение.

— Что с тобой? Больна, голубушка?

— Больна-то я, больна, только мне не пособишь, матушка. Пришлось умирать…

— Христос с тобой! Кто знает, когда придется умирать. Вот скажи лучше, что у тебя болит: может быть, и пособим! Да ты ведь не зачем другим, а за советом пришла.

— Ох, нет!.. Что мне совет твой!.. Не поможет! Не поможет. Не жить мне более!

Дед и баба стали внимательнее вслушиваться, а больная прерывистым голосом продолжала:

— Я знаю, что мне не дожить до седых волос. Что ж делать! Я и не желала бы жить, да дитя, дитя-то как сиротой оставить?.. Вот так-то, матушка, проклятие батьки сбывается! Все-таки было бы легче умереть, если б не детище, как подумаю, что станется с сиротой, так надрывается сердце. Ох, ох! Жила бы, жила, мучилась бы, только бы дитя на ноги поставить, ан нет! За грехи мои наказал Бог, не дожить уж мне до того.

— Бог с тобой, голубушка, не беспокойся, — отвечала Солодуха, — ведь люди не волки, да и Бог не без милости.

— Бог милостив и правосуден: за грехи карает, а люди…

— Что люди? — прибавил дед. — Не лучше волков!

Никто не обратил внимания на замечание слепого Ратая, а Мотруна постоянно повторяла:

— Дитя мое, дитя!.. Что станется с Марусей? Умирать приходится, она держит меня за сердце.

— Не тужи, голубушка, — усаживаясь возле нее произнесла Солодуха. — Выздоровеешь еще, скажи, что у тебя болит?

— Что говорить? Все болит! Э!.. Не сегодня, завтра умру… Все напрасно! Мне помощи никакой не надо, вот помоги, матушка, лучше дитяти.

— Как же помочь? — качая головой, сказала знахарка. — Ведь родня скорей поможет…

— Родня! А! Что про них говорить, теперь свои хуже чужих, присоветуй, матушка, что-нибудь другое.

— Во двор бы ее, голубушка.

— О! Не хочу, не хочу, — махая рукой, вскрикнула Мотруна, — там она пропадет! Пригляделась я к сиротам, что выросли в панских покоях… Маруся пригожая… Красота ее погубит. По-моему, лучше бы ей умирать с голоду, только без сраму. Вот знаешь что, родимая: ты бедная такая ж, как я, детей у тебя нет… Возьми к себе Марусю.