Юзеф Крашевский - Хата за околицей

Наступило общее молчание, мать посмотрела на старика-отца, тот сомкнул губы, опустил голову, при этом Мартын не упустил случая спросить, куда снести горох.

Адам не отвечал ему ни слова, слезы навернулись на глазах у него. Приказав батраку запрячь лошадь, он выбрал троих соседей, назначил им лошадей, осмотрел свою колымажку, составил план погони и, простившись с женой, так сказал окружавшим друзьям:

— Ты, пан Викентий, поезжай по дороге, что идет в Стависки, туда хоть и не пошли цыгане, да я не хочу миновать ни одной большой дороги… Ты, кум Матвей, отправляйся к границе через Порванцы, гони, что есть мочи, лошадей не жалей… Ты, Варфоломей, поезжай мимо Мехежинецкой корчмы, а я порасспрошу в Рудне, куда девались цыгане, и поплетусь, куда укажут… Если наткнетесь на цыган, хватайте Фомку и девку… Скажите сыну… — прибавил старик, запинаясь, — скажите, что я его прощаю… что благословляю, благословляю!.. Пусть будет так, как Богу угодно! — И махнув рукой, старый Адам взобрался на телегу. Услышав это, Солодуха от радости чуть не захлопала в ладоши.

Когда все собрались в дорогу, вдали показался слепец Ратай, шедший к Руднинскому посаду.

— Погодите, погодите, — закричала знахарка. — Вот и мой старик тащится, он знает, что делается на три мили кругом, у него расспросите, он скажет, где цыгане.

Хоинский спрыгнул с телеги, шляхтичи с лошадей и осыпали слепца вопросами прежде, чем тот успел остановиться и перевести дух.

— Погодите, дайте вздохнуть, — сказал нищий. — А на что вам цыгане? Лошадей, небось, покрали?

Солодуха подошла к нему, старик узнал ее по походке.

— Э, и старуха моя тут! — сказал он. — Избы и ворот не стережет, по свету таскается!

Но Солодуха не дала ему продолжать, шепнула ему что-то на ухо, старик покачал головой и снял шапку:

— Зачем вас так много? Пусть пан Адам возьмет меня на воз одного — и довольно: прямо приведу его к табору цыган.

— Да ты слеп.

— Чего не бывает на свете! Слеп, да лучше вашего вижу. Садись, пан Адам, да времени попусту не трать, тебя я не стану обманывать…

Как ни неприятно было пану Адаму сидеть рука об руку с нищим, но делать было нечего: усадил Ратая в свою колымагу и погнал лошадей.

От Рудни к самой Галицкой границе тянутся темные вековые леса, кое-где прерывающиеся полянами и лугами. Трудно было найти человека, который бы так хорошо знал эту местность, как Ратай. Исходил он эти леса, поля и луга по всем направлениям, пока не потерял глаз, день и ночь таскал он тут контрабанду, да и теперь еще не раз между кусками черствого хлеба в грязной суме можно было найти дорогую заграничную ткань без таможенного клейма. Он знал как свои пять пальцев всех евреев, промышлявших на границе одним ремеслом, их притоны так же хорошо были ему знакомы, как своя собственная изба, каждую тропинку он описывал с таким искусством, что пан Адам не мог надивиться, каким образом слепец так хорошо все помнит.

Целый день блуждали они по лесам, а когда настала ночь, Ратай посоветовал оставить телегу в кустах и идти пешком, потому что дорога совсем пропала и нужно было пробираться узкой тропинкой. Тут-то Ратай на деле доказал, что можно иногда обойтись без глаз: он вел своих спутников с такой уверенностью, как будто перед ним шел огненный столб, и ни разу не остановился, ни разу не сбился с дороги.

В молчании путешественники пришли к долине, со всех сторон обрамленной горами, в глубине ее Хоинский первый заметил огонек, тотчас все остановились и ну подкрадываться все ближе и ближе, наконец пред глазами их открылась суровая, дикая, в своем роде прекрасная картина.

Целый табор цыган копошился вокруг огромного костра, расположенного под развесистым дупловатым дубом: тут же растянут был полотняный шатер, а невдалеке стояла телега и паслись спутанные лошади.

Все видел Адам: и котел, висевший на трех палках, и Азу, сидевшую с поникшей головой, и Апраша, лежавшего у ног ее, и несколько цыганенков, прыгавших вокруг какого-то парня, бренчавшего на домре. Беспокойный глаз нежного отца не заметил только сына и Маруси.

— Их нет здесь, — произнес он, заломив руки.

И лицо его исказилось отчаянием и бешенством: но в то же время Варфоломей указал на две слабо освещенные фигуры, старик легко узнал Фомку и Марусю. Сиротка сидела на гнилом пне, у ног ее лежал узелок, в стороне стоял Фомка, он, казалось, говорил что-то и немилосердно колотил себя в грудь. Собака с навостренными ушами сидела тут же, возле хозяйки, и беспокойно посматривала во все стороны. Изредка взгляд Азы, полный любопытства, горечи и мести, останавливался на паре влюбленных.

Разглядев все это, Хоинский думал уже броситься в толпу бродяг и схватить сына, но Ратай остановил его и, приказав спутникам спрятаться, один пошел к табору, придерживаясь направления теплого дыма.

Когда он приблизился, Марусина собака залаяла и вслед за тем послышался звонкий лай цыганской собаки. Апраш вскочил с места, за ним поднялась вся ватага и бросилась навстречу старику.

Увидев Ратая, Маруся закричала от радости, у нее отлегло на сердце.

— Здорово, дедушка, здорово!

— А, это ты, Маруся, — произнес старик, только и ждавший того, чтобы отозвалась сирота. — Что это, ты полюбила ляха да и бежала с ним? Ну, славно, славно.

Маруся потупилась.

— На роду уж, верно, мне так написано, дедушка, — сказала она, спустя минуту, — мне и не снилось никогда бросить избушку и могилу матери, а вот, ни с того ни с сего привязался лях, погрозили проклятием и бросила… На то уж, верно, была Божья воля!

Девушка глубоко вздохнула.

— Плакала, просила его и теперь прошу, чтобы воротился домой — не хочет, не слушается меня… Вот ты, дедушка, не упросишь ли?..

— Я сейчас из Рудни, — сказал Ратай. — У Хоинских такая кутерьма, что Боже избави!.. Не следовало тебе, парень, заваривать каши, батьки твои так горюют, что жаль смотреть на них. Стыдись, брат! Сердца у тебя нет, что ли?

Фомка упорно молчал, а Маруся закричала:

— Так, так, дедушка, расскажи, как они плачут, пусть воротится домой…

— Воротишься ты, так и я ворочусь, — отвечал Фомка, — а иначе ничего не будет…

— Ах, доля моя, доля несчастливая! — произнесла Маруся.

Ратай вынул из сумы кусок черствого хлеба и начал сосать. Аза, до сих пор издали прислушивавшаяся к разговору, приблизилась и, всматриваясь в лицо старика, с язвительной улыбкой закричала:

— С ума сойдут старики!.. И поделом им! Не хотели, чтобы сын был счастлив, так пусть другого ищут…

— У тебя, должно быть, нет детей! — сурово возразил Ратай.

— Да, нет! На что они! Только и потехи с ними, пока висят у груди, а спустишь на землю, у тебя же вырвут хлеб изо рта, не дадут покоя, не так ли, старичок?