Юзеф Крашевский - Два света

— Поздно теперь! — произнес Карлинский отчаянным голосом.

— Следовательно, ты знаешь, что делать, — отвечал Алексей. — Мой совет был бы упреком… тебе предстоит только одна благородная дорога…

— Не сомневайся, я поступлю так, как мне велит обязанность… Она любит меня… я схожу по ней с ума… ничто не разлучит нас. Но, ради Бога, прошу тебя, пусть это останется пока в тайне. Мне надо приготовить дядю, Анну, надо самому вооружиться мужеством, потому что хорошо знаю, что встречу огромные, страшные препятствия… Но ты пока молчи… заклинаю тебя, дай мне время…

— Поступай, как хочешь, — сказал Алексей, садясь на место, — но не думай, что отсрочка даст тебе силы… Ты боишься вспышки, но поверь, не избегнешь ее: сегодня или завтра — она будет одна и та же…

— Мне нужно собраться с мыслями, составить план… умоляю тебя — молчи до времени…

— Будь покоен… я никогда не изменял. Никто не догадается, что случай открыл мне вашу тайну. Я буду молчать… закрою глаза, потому что еще верую в тебя…

Когда на другой день все собрались в гостиной, Алексей не смел взглянуть на Полю, опасаясь, что взгляд изменит ему и покроет румянцем бедную девушку. Но любовь сироты была так сильна, так искренна, что она не краснела. В простоте своей она еще хотела хвалиться победою. Поля знала, что Алексей нечаянно видел ее с Юлианом, но это нисколько не смутило ее: она рассчитывала на благородство Дробицкого и даже не понимала надобности молчать. Смелый взгляд девушки сказал Алексею все… Он невольно смешался, когда Поля сама очень свободно сказала ему:

— Как поздно вы прогуливаетесь по саду! Закрывая у себя окно, я видела, как вы возвращались в двенадцатом часу. Ночь была прекрасная, не правда ли?

Алексей покраснел и не нашелся, что сказать в ответ. Изумленный Юлиан должен был отворотиться, чтобы скрыть овладевший им испуг. Поля была в самом восторженном состоянии, весела, говорлива, как в прежние счастливые времена, смеялась и острила, преследуя Алексея, не имевшего сил отвечать ей. Юлиан страдал от этой чрезвычайной веселости, потому что не умел вторить ей. Напротив, Анна, ничего не знавшая о случившемся, очень радовалась веселости Поли и с ангельской невинностью постоянно вмешивалась в разговор, хоть не могла даже вполовину понять его значения. Хорошо помня вчерашнее совещание с Дробицким, она решилась испытать Юлиана и отозвала его в другую комнату. Поля осталась одна с Алексеем…

Смело глядя в глаза Дробицкому, девушка проворно подошла к нему, подала свою дрожавшую ручку и спросила:

— Вы не сердитесь на меня?

— Я? За что?

— Я жестоко преследую вас…

На устах ее порхнула улыбка, в глазах навернулись слезы.

— Бедный молодой человек! — прибавила она. — А я так счастлива!.. Ведь вы все знаете?

— Решительно ничего не знаю.

— Я люблю вас, как брата… но молчите.

— В самом деле, вы говорите загадочно…

— Не считайте меня ребенком… Я видела вас вчера, вы также должны были видеть нас…

Алексей смешался.

— Я не стыжусь! — воскликнула Поля с гордостью. — В самом деле, я люблю его и готова пожертвовать для него жизнью… Что мне свет? Что люди?

— Но подумали ль вы когда-нибудь о будущем?

— Нет, и не хочу думать… для меня нет и не будет его… побешусь, насмеюсь, наплачусь… и умру… счастливою…

Алексей вздохнул.

— О, благословенная, легкомысленная молодость! Какие творишь ты чудеса!.. Есть ли возможность убеждать вас теперь?..

— Вы — холодный, расчетливый, человек, — с живостью возразила Поля. — Всю жизнь думаете о будущем и потому никогда не имеете настоящего… Как вам не стыдно, как не жаль этого? Завтра?! Да разве оно принадлежит мне?.. Я наслаждаюсь и смело иду навстречу грозной будущности. Что ж такое, что я буду страдать? Но разве не страдают даже среди счастья? Я умру?.. Но разве не умирают среди восторгов? Вы мелки, вы дети, старцы, но никак не мужчины и не люди!

— Все это прекрасно, — сказал Алексей, — но если дело идет не об одной нашей, но вместе и о чужой будущности, то маленький расчет, кажется, не лишнее дело.

— Чужая? Моя и его будущность это одно и то же, — возразила Поля, забываясь. — Мы — двое, составляем одно полное и целое существо, можем ли мы не иметь чего-нибудь общего?.. Во всяком случае, холод, опасения, слезы и раскаяние придут слишком скоро, так не нарушайте нашего счастья, пане Алексей!.. Притом, знаете ли вы, — прибавила она шутливо, — и я в свою очередь также держу вас в руках…

— Вы? Меня?

— Да, и несравненно крепче, чем вы думаете!

Алексей рассмеялся, но покраснел.

— Если вы помешаете мне или испортите что-нибудь и станете на дороге… Вы еще не знаете меня… я готова страшно отомстить вам! Я эгоистка, потому что мой эгоизм составляет счастье двух существ… Я ничего не побоюсь… наговорю на вас… сочиню сплетню… догадаюсь, выдумаю, наконец даже солгу, если будет нужно…

— Что это значит? — хладнокровно спросил Дробицкий.

— Ничего… предположим, например, что во мне маленькая горячка…

— Опасная…

— Но в ней я вижу блаженство!.. Оставьте меня… я не хочу быть здоровой… и, верно, не изберу вас доктором…

С этими словами девушка отвернулась и ушла в другую комнату. Алексей остался в крайнем изумлении и с горестью размышлял о столь внезапной и необыкновенной развязке любви, которую еще вчера надеялся подавить и разорвать. Теперь уж было поздно. Юлиан безумствовал. Поля весело шла на мучения, не думая о будущих жертвах и не боясь стыда, потому что — любила со всей силой первой молодости, невинной души и пламенного темперамента.

Уж не вмешиваясь ни во что, Алексей только издали печально смотрел на эту драму и удивлялся, что кроме него никто не замечал перемены отношений между Полей и Юлианом. А между тем, Поля вовсе не скрывала своей страстной привязанности, ни прав своих над молодым Карлинским. Она то повелевала послушным любовником, как госпожа, то из-за самых ничтожных причин начинала капризничать, мучилась ревностью, разражалась гневом, делала сцены, не говорила по целым дням, хворала и боролась с отчаянием… Но когда любовники втайне мирились, то она также безумствовала от любви, почти бросалась Юлиану в ноги, извинялась перед ним, жертвовала своею жизнью. Почти каждый день она обливалась слезами, питалась отчаянием, упивалась счастьем. Юлиан, хоть страстно любил ее, однако с тяжелым чувством переносил эту мучительную любовь, потому что она не довольствовалась спокойствием, верою и надеждами, но беспрестанно требовала вспышек страсти, подозревала всех и все, в каждом незначительном движении видела угрозу равнодушия и металась лихорадочно… Карлинский мучился и падал под бременем столь дикой, страстной привязанности, не имея сил ни удовлетворить, ни успокоить ее.