Юзеф Крашевский - Остап Бондарчук

— Очень.

— Он умер? — вскрикнула она вдруг. — Он умер, скажи мне правду!

— Умер, — тихим голосом отвечал Остап.

Михалина молча обернулась, ища глазами ребенка, схватила Стасю, прижала его к себе, громко захохотала и упала без чувств.

В продолжение нескольких дней никто не видал ее, никто к ней не подходил, запершись одна с сыном, она молча целовала его. Однажды пришла к ней Марина, начав по-крестьянски ласкать ее, целовать, утешать, она слегка оттолкнула ее, взор ее блистал гневом и ужасной грустью.

В таком положении она провела несколько дней. Молчание прерывалось только громким плачем и смехом. Ночи она проводила в беспамятстве. Она не могла видеть Марину, которая, впрочем, скрытно всегда была при ней. Остап также не отходил от ее дверей.

Бедный Стася не в состоянии был понять ни своего несчастья, ни страдания матери, он плакал, глядя на ее слезы, бросался к ней, прося ее быть веселой.

После такого сильного припадка наступил совершенный упадок сил. Лекарства не помогали.

Всего ужаснее были ночи. В бреду Михалина кричала:

— Что вы держите меня здесь? Пустите меня, я пойду и умру! Он возьмет Стасю, он воспитает его, я не нужна. Он заменит ему отца. Я знаю, он любит меня, как прежде любил, для меня не покинет сироту. На что мне жизнь? Он отрекся от света, между мной и собой поставил женщину, он женат, он нарочно женился.

И потом начинала снова смеяться тем ужасным смехом, который леденил кровь в жилах даже равнодушных людей.

Марина из отрывистых выражений все узнала. Черные глаза ее наполнились слезами, лоб нахмурился. Она молча поглядела на Остапа, ушла из спальни Михалины, заперлась в своей комнате, уселась на пол, покрыла голову фартуком и горько плакала, придумывая, что с собою делать.

Остап не оставлял графини и не имел времени подумать о Марине.

Старого Кузьмы не было, никто не приходил утешить удрученную скорбью крестьянку.

— Пойду я на наш хутор, — подумала она. — Буду ждать его, буду надеяться, а если не дождусь, по крайней мере, жизнь пройдет в этой надежде. Мне надобно там остаться! Лучше издали надеяться, чем отчаиваться вблизи.

Хотела она вернуться домой, сил у нее хватало, но жаль было снова покинуть Остапа. Она знала, что он не любил ее, понимала, для чего на ней женился, а все чего-то еще ждала, на что-то надеялась.

Однажды рано утром она вышла из своей горенки, чтобы еще раз проститься с графиней, а потом уйти к своим.

К графине ее не допустили, у дверей спальни она увидала лежавшего в креслах Остапа, изнуренного, почти без сознания, со сложенными на груди руками, с поникшей головой, бледного, как покойник. Остап не видел ее, хотя и смотрел на нее.

Глубокая тишина царствовала в комнате, пани спала уже с полуночи. Сухими глазами взглянула на них издали Марина и ушла.

Не возвращаясь уже более в свою горенку, она обернулась лицом к солнцу, подумала, где должна находиться родимая ее деревня и родные ее, и одна-одинешенька, без денег и проводника, смело, как птичка, пошла на свою родину.

Старый Кузьма чинил резец у сохи, готовясь идти на работу, мать, охая, собиралась идти в сад, как вдруг оба увидали в воротах женщину, которую даже сначала и не узнали. Трудный путь, совершенный пешком, тяжкая печаль очень изменили хорошенькую Марину: загорелая, в пыли, худая, в запачканной рубашке, она походила на нищую. Бледное лицо ее с отвислыми щеками придавало еще более страшное выражение взгляду ее черных глаз. Кузьма поднял голову, когда заскрипели ворота, и вскрикнул:

— Господи помилуй, кажись, это Марина?

— Это точно я, батюшка! — отвечала она тихо.

— Что с тобою, дитя мое? Одна? Кто привез тебя? Не сделалось ли с тобою какое несчастье? — начали говорить отец и мать, спеша подойти к ней.

— Никто не привез меня, пришла пешком.

— Одна?

— Как видите.

— А Остап?

— Остап и не знает, что я ушла, — молвила она со слезами. — Разве я нужна ему!

— Как, разве он бросил тебя?

— Нет, он и не смотрел никогда на меня. Пани его получила известие о смерти своего мужа и заболела. Он при ней день и ночь, а я была не нужна им и ушла. Вот не умерла и дотащилась до вас.

Старый Кузьма и Акулина сидели у постели дочери, и хотя невозможно было защищать Остапа, но Кузьма все-таки старался извинить его, брал вину на себя, что позволил дочери ехать, наконец, уверял по-своему, что Остап воротится, и все будет хорошо. Но Марина все молчала. Ей немного легче было, что она возвратилась к своим, что видела снова любимые свои места, более она ничего не смела желать.

Спустя несколько дней усталость прошла, осталась молчаливая грусть. Сидя на пороге хаты, с обращенным к воротам взором, она смотрела на дорогу и, казалось, все чего-то ждала. Часто очень, опершись на ладонь, упорно смотрела она в одну сторону, всякий шум, каждый шелест, всякий доходивший до нее издали голос заставляли ее поднимать глаза и волновали ее сердце, а когда родители допрашивали ее, чего так напрасно ждет она, тогда она отвечала:

— Ничего, так себе сижу.

Мать оставляла ее в покое и плакала тайком. Отец боялся, чтоб дочь не сошла с ума, и однажды, придя к ней вечерком, сказал ей:

— Послушай, Марина, или ты очень больна, или не веришь в Бога?

— А что?

— Да не годится человеку сидеть так сложа руки.

— А что же я буду делать?

— Что? Разве делать-то нечего? Слава Богу, есть поле и работа. Что же делать, что грустно тебе, мой голубчик, вот я скажу тебе, что и я не раз страдал в жизни, а бывало, хотя и плачу, а иду на работу. Трудясь, человек как бы все легче переносит, потому что и Господь труд любит. А сидя так и тоскуя и как бы любуясь на свое горе, человек теряет здоровье и разум, и ничего из этого не выходит хорошего.

Марина обратилась к нему:

— Батюшка, — произнесла она тихо, — позвольте мне так остаться, я, право, не могу ничего делать.

— А все-таки попробовала бы! Право, работа как лекарство, дитя мое.

— Мне не надо лекарства, я не больна.

— Что тут говорить? — молвил Кузьма, качая головой. — Для тебя время прошло бы лучше, скорей, а там пани выздоровеет, и Остап воротится.

— Хоть бы и воротился, он обо мне не думает.

— А для чего же он бы женился?

— Батюшка, милый батюшка, хоть бы я и сказала тебе, ты бы не понял меня и не поверил бы мне. Я сама только чувствую, а не понимаю, как это сделалось. Он женился, как бы это сказать, для того, чтобы та пани, которая его давно любила, подумала, что он забыл ее, и оставила бы его в покое.

— Видно, он не любил ее? И то хорошо.

— Кто их поймет! Батюшка родимый, он ее очень любил, но любил и мужа и не хотел ничем вредить ему. Что я для него?

— Брось, Марина, у тебя, Бог знает, какой-то вздор в голове! Ни ладу, ни складу!

На другой день Марина пошла в сад, хотела работать, но не могла, она возвратилась снова к избе и уселась на пороге.