Павел Загребельный - Изгнание из рая

- Почему поп? - удивился Гриша.

- А кто до революции писал доносы? Только попы. Об этом вся классическая литература говорит. И Чехов, и Коцюбинский, и Марко Вовчок.

- У нас поп, говорится-молвится, не будет писать, - объяснил Свиридон Карпович, - он же отделен от государства.

- Отделенные только и пишут! - крикнул комбайнер Педан.

- Да еще, кажется-видится, - стоял на своем Свиридон Карпович, - отец Лаврентий при здоровье, а здоровый человек не будет писать. Пишет какое-то хлипкое, обиженное богом и людьми существо, калека косноязычная, у кого ущербна и душа и замыслы.

- Калека на голову! - снова крикнул Педан, а дядька Обелиск припечатал:

- Найти, уничтожить как класс и никаких ему обелисков!

- Для этого есть закон, - спокойно напомнила Зинька Федоровна.

- Ага, закон! - вспыхнула Тоня. - Закон действует тогда, когда вас оскорбят действием, толкнут, дадут пощечину, наступят на ногу, украдут шапку. А анонимщик обливает словесной грязью на бумаге, пока его не разоблачат, как клеветника.

- Есть статьи, - объяснил Свиридон Карпович, - есть статьи, в которых все определено. А только к кому ты их применишь? Аноним - это, говорится-молвится, как фашистский снайпер на фронте: ты его не знаешь и не видишь, а он тебя сквозь оптический прицел как на ладони.

- Не снайпер, а паршивый пес: грызет своих братьев и радуется! впервые подал голос дед Левенец. - Если говорить примерно, то мой предок полтавский полковник Левенец судил когда-то по Литовскому уставу, который признавало казачество. Сегодня о нем никто и не знает, а вот я могу напомнить. В Литовском уставе, в главе четвертой, артикуле сто пятом, о ябедниках сказано так: "Способствуя тому, чтобы злые люди за поклеп на людей невинных наказаны были, постановляем, если бы кто, забыв страх божий и стыд людской, выдуманные клеветнические речи донес и это на него явными доказательствами и убедительными знаками доказано было, тогда такому ноздря разрезана должна быть и уже такой, чтобы никогда ни к какой должности и ни к какому делу допущен не был".

- Разорвать ноздрю пасквилянту - это здорово! - воскликнул Педан.

- Эге, - засмеялся кто-то, - он с этой ноздрей инвалидность себе оформит и пенсию будет загребать!

- Если бы судили показательными судами, никаких анонимщиков не было бы, - заявил Грицко Грицкович. - А то "приравнивают к гражданам", вот и доприравнивались. Ошибка товарища Левенца заключается в том, что он своевременно не уведомил ни парторганизацию, ни общественность.

- Я предполагал, что этот Шпугутькало сам поймет, - произнес Гриша застенчиво.

- Вот в чем твоя ошибка, кажется-видится, - объяснил Свиридон Карпович. - Ты - хлопец рабочий, а тот - бездельник. Бездельник всегда такой: чем больше ты ему потакаешь, тем больше он наглеет. А теперь, Гриша, расскажи товарищам о твоих предположениях относительно Шпугутькало.

Гриша сказал, что его заявление будет неофициальным, ничем не подтвержденным, кроме слов Рекорди, сказал также, что некоторое время у него было подозрение на самого Рекордю, поскольку тот - тунеядец, паразитирует, как гусеница, человек никчемный и пустой, хотя и добродушный, а не обозленный. А тут действует существо уже и не обозленное, а словно бы ошалевшее, оплевывает змеиной слюной все вокруг и вслепую, без какой-либо цели и мысли. Кто бы это мог быть? И вот всплывает фамилия нового учителя физкультуры Пшоня, есть уже некоторые подтверждения, но необходима полная уверенность, поэтому и хотелось посоветоваться с товарищами.

- Могу сказать, что для нашей школы этот Пшонь - подлинное стихийное бедствие, - заявил директор школы. - Может, чума.

- Это тот, что со свиньей? - спросил кто-то.

- Со свиньей и сам свинья свиньей, выходит?

- Это тот, что у Несвежего? - подал голос дед Утюжок. - Ох и въедливый же стервец! Мне врачи от одышки прописали дуть в какую-то хлейту. А сынок Несвежего на сопилке, как пообедает, любит играть. Я и пошел, думаю, попрошусь в сопилку подуть. А этот усатый стервец как набросился, как придрался ко мне: если хлейта прописана, так и дуйте в хлейту, а не в сопилку! Так, будто это его дело! Я говорю: видел ли ты хлейту? Может, она такая, как свисток у Белоцерковца? Так и свисток ведь до войны был роговой, а теперь железный. А роговые были свистки ох и свистки! И гребешки были роговые, а теперь только люминиевые. Куда все оно подевалось?

- Для космоса, дедушка! - захохотал Педан.

- А ты не хохочи, - обиделся Утюжок, - а подумай, как помочь нашему голове и всем нам. Я один раз увидел это усатое и уже понял, что это за фрукт! А теперь, выходит, надо его вывести на чистую воду. А потом уже отрубить хвост до основания.

- Ты, дед, давай по сути, говорится-молвится, - прервал его Свиридон Карпович.

- Сам ты дед-дедуга! - обиделся Утюжок. - А на этого окаянного я знаю способ!

- Какой же? - полюбопытствовала Тоня.

- Расскажу ему такое, что он сразу и накорябает свой донос!

- Что же вы ему расскажете?

- А про змея! Раз оно, как говорит Гриша, гадючье племя, то на змея и клюнет!

- Тогда уж вы лучше ему про динозавра! - улыбнулся Грицко Грицкович.

- А что это за динозаврий? Что-то я не слыхал.

- Были такие тварюки миллионы лет назад. Жили в воде. Подохли все от похолодания, что ли. А тут, мол, на ферме у Дашуньки вывели и выкормили. Теперь уничтожит все животноводство!

- Может, про мамонта? - подала голос Дашунька. - У мамонта один зуб весил полпуда. Деревья перемалывал. Никаких комбикормовых заводов не нужно было. Мамонты подохли, потому что стало жарко.

- Динозаврий для меня подходящий, - сказал Утюжок, - раз в воде жил, это как раз для меня. Я и этого Шпиняйла в воду толкну, как хвашистского хвельдмаршала.

- Да не Шпиняйла, а Пшоня, - поправил Свиридон Карпович.

- Мне это все равно. Поручите - выведу на чистую воду хоть завтра.

- Поручить никто такого не может, - заявил Свиридон Карпович, - это дело нашей чести - разоблачить клеветника и очистить обстановку в нашем передовом селе.

- И сохранить окружающую среду! - воскликнула Тоня.

В тревожно-напряженный разговор веселоярского актива автор не мог вмешиваться по многим причинам. Первая из них сугубо литературная: автор всегда должен дать возможность своим героям высказаться, сам же при этом ни звука!

Вторая причина - растерянность и даже паника. Автор слушал и не мог поверить, чтобы в Веселоярске завелось такое порождение ехидны, такой выкормыш мрачных эпох первобытного беспорядка, путаницы и хаоса.

Третья причина, можно сказать, престижная: автору хотелось уже тут, не трогаясь с места, всесторонне и основательно обдумать проблему и генезис, то есть происхождение такого позорного явления, как клеветничество и доносительство, подойти к этой проблеме с позиции монументального историзма (пользуясь терминологией некоторых украинских литературных критиков), продемонстрировать ее понимание на уровне мировых стандартов, одним словом, что-то в этом роде.