Сергей Сергеев-Ценский - Утренний взрыв (Преображение России - 7)

— Пришлось и нам это слышать, — сказала Надя, вспомнив и офицеров в ресторане и других.

— Это логика? — повторил Калугин, обращаясь к ней. — Это дичь, а не логика! Кто автор нашей военной дисциплины? Не знаете, конечно… Фридрих Второй, король прусский. Это он внушал своим солдатам: "Бойся палки своего капрала больше, чем пули врага!" И внушил! И эту Фридрихову дисциплину усвоили во всех армиях, так как очень выгодна она для королей!.. Но раз матросы, — представим это, — решили самовзорваться вместе с кораблем, то о какой же военной дисциплине может идти речь?.. Только палкой капрала держалась дисциплина, и вот, значит, к черту палку капрала! Что же тогда должно все-таки остаться? Да вот именно одна только маленькая надеждишка, что кто-нибудь другой погибнет, только не я! Я-то уж во всяком случае спасусь! Меня-то уж непременно минует чаша сия… И вот раздается взрыв… за ним тут же второй!.. Что же делать надо матросам, чтобы спастись? Спасайся, кто может — без команды начальства? Сигай себе за борт и плыви?.. Куда плыть? К берегу, конечно, а до берега больше версты, а вода осенняя, холодная, а на воде волны, норд-вест дует!.. Учат плавать матросов, однако все ли они способны к этому? Далеко не каждому эта мудрость дается: большинству из них, значит, все равно каюк! Если не сгоришь, — потонешь!

— Успокойтесь, Михаил Петрович, вам вредно так волноваться! — сказала Надя, подошла к нему и взяла за руку, как бы щупая пульс.

— Да, в самом деле, вы что-то уж очень близко к сердцу все приняли, а к чему? — зарокотал Сыромолотов. — Ни к чему, поверьте! Зайдут в тупик и сами станут: не будут же стену прошибать лбом?.. А вот на жену и сынка вам надо бы поглядеть, а? Это рассеет ваши грустные мысли.

— А? Да… Я с удовольствием… Я и сам ведь хотел ехать, — забормотал Калугин и, слегка поморщившись, надвинул кое-как на голову фуражку.

— И букет цветов не забудьте роженице купить! — строгим тоном наставляла его Надя.

— Да, а как же… Я знаю… Я помню об этом: букет цветов… Это непременно: букет цветов, — повторял, как будто боясь забыть, Михаил Петрович, надевая свою новокупленную шинель.

Букеты георгин осенних, особенно пышных, продавали женщины с Корабельной слободки на перекрестке улиц, и один из них, самый красивый, выбрал Алексей Фомич для Нюры. Тут были и лиловые, и оранжевые, и вишнево-красные, и даже пестрые, — красные с белым, какие-то совсем неожиданно веселые на вид.

Букет был не просто большой — огромный, и когда Сыромолотов передавал его своему свояку, то любовался им сам так долго, что Надя опасалась уж: пожалуй, не отдаст, а понесет его сам и этим станет привлекать к себе преувеличенное внимание прохожих.

А Калугин, взяв в обе руки букет и утопив в нем половину лица, заговорщицким полушепотом сказал, обращаясь к Наде:

— А что, если это сам Колчак приказал взорвать «Марию»?

— Ну что вы! — даже отшатнулась от него Надя.

— Некая доля вероятия мне представляется, — уже громче продолжал Калугин, чтобы слышать мог и Алексей Фомич. — Вспомните, как адмирал Чухнин расстреливал всем флотом мятежный крейсер «Очаков»… Там это вышло громко, наяву у всех, а здесь втихомолку, — только и разницы. А цель у обоих адмиралов была одна: искоренить так, чтобы мятежного духу не оставалось! Может быть, только один Кузнецов и был посвящен в этот замысел, почему он и заступается все-таки за матросов?

— Строите здание на песке! — отозвалась Надя, Алексей же Фомич только кашлянул громко, как бы предостерегающе.

— Не совсем на песке, — не замолкал Калугин. — Обратите внимание на то, что взрыв произошел вскоре после «побудки», когда все матросы должны были быть уже на ногах, однако еще не одеты, что и требовалось для того, чтобы удобнее плыть… Это, значит, было предусмотрено: чтобы не слишком много людей, — главным образом, конечно, офицеров, — погибло, а то все-таки, что ни говори в свое оправдание, там, наверху, не очень удобно. Не предусмотрено было только многое другое…

— На что воображения не хватило, — вставил от себя Алексей Фомич.

— И воображения, — согласился Калугин, — и знаний. Как взрывать, что взрывать, какие могут быть последствия, — все это надо было взвесить загодя… Может быть, в адмиральские соображения и не входило совершенно губить корабль, а только произвести эффект и… искоренить, как я уже сказал… А Гистецкому, разумеется, даны были указания обвинить в этом подлом деле матросов и действовать по своему усмотрению, чтобы непременно найти среди них виновных… В девятьсот пятом году придумали какого-то полкового священника, — кажется, Брестского полка, из севастопольского гарнизона, — он начал исповедовать матросов, и тех, кто сказал ему "на духу", что он замешан в восстании «Потемкина» и «Очакова», потом арестовали. А Гистецкий сразу махнул выше: давай архиерея сюда!.. Тех же щей, только погуще влей!.. Приемы, значит, одни и те же, — старые, надежные, но-о… на этот раз осечка: народ стал уже не тот! Поумнел, очень поумнел за одиннадцать всего только лет, имейте это в виду!

Говоря это, Калугин довел Сыромолотовых до остановки трамвая, и спустя минут десять они были уже вблизи городской больницы. Надя звонила в больницу, когда вернулась с Братского кладбища, что муж оперированной Калугиной приедет навестить жену, и, по-видимому, это было передано Готовцеву, потому что они нашли его в приемной, где он мог и не быть в такое время.

С живейшим интересом встретил он моряка, пострадавшего при взрыве «Марии», и тут же, чуть появился этот моряк, захотел осмотреть его ожоги. Разбинтовал его голову, покачал головой и утешил:

— Хорошо отделались! Могли бы и глаз лишиться!

Конечно, забинтовав его снова, он тут же спросил:

— Отчего это, скажите, пожалуйста? Какая причина такой катастрофы?

— Ничего никому не известно, — ответил Калугин. — Ведется следствие, может быть, что-нибудь и будет обнаружено… А как, кстати, в "Крымском вестнике" пишут, я еще не успел прочитать?

— Ничего бы и не прочитали, потому что пока ничего об этом в нем нет, — сказал Готовцев.

Кроме Готовцева, в приемной была фельдшерица, чернобровая, долгоносая, с очень прищуренными глазами. Оба они были в белых халатах, и, когда Готовцев сказал: "Ну что ж, давайте пройдем к вашей роженице!" — оба посмотрели на Алексея Фомича и переглянулись.

— Что? — заметив это, намеренно вздохнул Алексеи Фомич. — Я вижу, что в смысле халатности я привожу вас в затруднение, а?

— Для интеллигентного человека вы вполне уникальный экземпляр, — бойко ответила ему фельдшерица.

— Уникальный? — повторил Сыромолотов. — Гм, да… Вполне возможно, как уникальный, я могу подождать здесь, в одиночестве, или погулять на свежем воздухе, а то у вас тут очень пахнет йодоформом.