Сергей Сергеев-Ценский - Утренний взрыв (Преображение России - 7)

— Кстати, «секреты» вы сказали, — перебил Сыромолотов. — Что же теперь, после этой следственной комиссии, будут писать что-нибудь в газетах?

— Едва ли… Едва ли разрешат это, — поморщился Калугин. — И какой смысл писать о таком своем поражении? Ведь это поражение без боя, притом же совершенно бесславное. Зачем писать об этом? Для пущего торжества нашего противника? Чтобы во всех немецких и австрийских газетах поднялся трезвон, чтобы еще тысяча человек там, в Берлине и Вене, записалась в шпионы ради совершения таких геройских поступков? Конечно, лучше будет с нашей стороны об этом промолчать. Навели тоску на Севастополь, так хотя бы не на всю Россию. Прошляпили дредноут и молчите, и смотрите во все глаза, чтобы опять чего-нибудь не прошляпить.

— Ну, кое-что сво-бод-но могли бы прошляпить, как вы выразились! — пылко сказала на это Надя, и Калугин ее понял.

— Кое-что прошляпить — это совсем другая материя!.. Да это и никто не назовет "прошляпить", — разве только махровые черносотенцы, которых сколько же по сравнению с людьми здравого рассудка? Горсть!

— Пусть даже и не горсть, а целый миллион! — поправила Надя.

— Даже, скажем, пять миллионов, — поправил жену Алексей Фомич.

— Пусть десять даже! — поправила художника Нюра.

— Хорошо, пусть миллион, пусть пять миллионов, пусть десять, — со всеми тремя согласился Калугин, — все-таки это незаметное меньшинство.

— Гм… Меньшинство, вы говорите? — оживился вдруг Сыромолотов. — А если это меньшинство будет состоять из таких, как злоумышленник, погубивший и дредноут, и несколько сот человек? Ведь у этого меньшинства будут в распоряжении и умы, и таланты, и даже, пожалуй… пожалуй, как бы сказать, пожалуй, даже помощь со стороны тех, с кем мы сейчас воюем, а?

— О чем вы это, Алексей Фомич? — встревоженно обратилась к нему Дарья Семеновна.

— Да тут, Дарья Семеновна, ничего нет страшного, — успокоил ее Алексей Фомич. — Только как говорилось в старину: с одной стороны нельзя не признаться, а с другой нельзя не сознаться.

А Калугин, отвечая ему, заговорил:

— Пришлось мне как-то слышать на эту тему: "Нас все равно, как мурашей, — куда же с нами справиться? Поди-ка передави всех мурашей в лесу! С ума сойдешь, не передавишь!" — говорил это один матрос другим, а я шел мимо и слышал. Вот что такое огромное большинство, Алексей Фомич! Дредноут «Мария» — он ведь был народное достояние, а не чье-либо личное, и экипаж на нем был кто же как не народ? А в меньшинство кто же попадет? Какая-нибудь дюжина… пусть даже две… пусть три всяких кранихов. Вам приходилось, конечно, как художнику, видеть муравьиные кучи в лесу, а мне тем более они знакомы, поскольку я — лесничий. Вот у меня и вертится все в мозгу. Нас, как мурашей: всех не передавишь. На то, что передавить могут многих, оказалось, вполне готовы, и это не пугает — война как война! Необходимые издержки.

— Так же, как и при взрыве "Марии", — вставил Алексей Фомич, — много погибло, но… гораздо больше все-таки осталось.

— И кто остался, те стали гораздо умнее, — поддержала мужа Надя.

— Да уж смерти посмотреть в глаза, — поумнеть можно, — согласился Калугин. — И мне представляется весь наш фронт от Черного моря до Белого моря. По полукружью сколько людей там поумнело! Ведь это не десятки, не сотни тысяч, а все те же миллионы. Войны тем и любопытны для постороннего наблюдателя, конечно, что благодаря им люди быстрее все-таки движутся вперед…

— К новым войнам? — досказал по-своему Сыромолотов.

— Если хотите, — да, к новым войнам, пока…

— Что "пока"? — очень живо спросила Надя.

— Пока не упрутся в стенку, за которой войн уже предвидеться не будет.

— Я вас понимаю, Михаил Петрович, — улыбнулся, глядя в это время в возмущенные глаза Нади, Алексей Фомич. — Упрутся в стенку потому, что увидят: черт возьми, какой же убыточный путь прогресса эта самая война! Где-то я читал о двух шотландских кошках, которые дрались между собой до того, представьте, яростно, что от них остались всего-навсего одни хвосты! Так вот чтобы такого грустного пейзажа не получилось на полотне Земли, начнут грядущие поколения думать: а нельзя ли как-нибудь обойтись друг с другом поделикатней, чтобы не вспоминали историки с сокрушением сердечным: "Эх, был когда-то девятнадцатый век! До чего же необыкновенно золотой был этот покойничек!"

И так горячо вырвалось это у Сыромолотова, что все, включая и Дарью Семеновну, улыбнулись.

1951–1956

Утренний взрыв. Роман впервые напечатан в альманахе «Крым» № 7 за 1951 год. Отдельным изданием вышел в Крымиздате (Симферополь, 1952). Включен в девятый том собрания сочинений изд. "Художественная литература", 1956.

Готовя роман для отдельного издания эпопеи "Преображение России", С. Н. Сергеев-Ценский в 1956 году дописал конец пятнадцатой главы, начиная со слов: "Что же, это ведь хорошо, — сказала Надя", а также главы шестнадцатую — двадцать третью.

Датируется на основании отчета С. Н. Сергеева-Ценского от 25.XI.1956 г., а также его «Автобиографии», помеченной: "Москва, 31 августа 1958 г." и опубликованной в четвертом томе эпопеи "Преображение России" (Крымиздат, Симферополь, 1959).

В «Автобиографии» С. Н. Сергеев-Ценский писал:

"В послевоенные годы, живя в Крыму, я включил еще в эпопею "Преображение России" роман "Утренний взрыв" и роман "Преображение человека", состоящий из двух частей: "Наклонная Елена" (была написана в 1913 году) и «Суд» (это написано в 1954 году), а также повесть "Пристав Дерябин", для чего старый свой рассказ 1910 года увеличил вдвое, что было сделано в 1956 году".

H. M. Любимов