Петр Краснов - Единая-неделимая

— Вам не мешает моя папироса?

— Ах, нисколько… так приятно. Я люблю, когда курят.

Ее сердце быстро билось. В красных обводах заплаканных век блестели лихорадочным блеском глаза. В темном углу кабинета они казались огромными и черными.

— Расскажите мне, Муся, что же вы думаете о вашем будущем?

«Разве так он говорил с Сеян 1-й или с той, что глазами, как выцветшие на солнце незабудки, смотрела на нее, когда днем вошла она к нему в кабинет? Может быть, он, думая, что она маленькая, глупая девочка или что она будет заставлять его жениться на ней. Пусть видит, что она знает жизнь».

— Что я думаю? — сказала Муся. — Что же, Сергей Николаевич, много думать не приходится. Благодаря полку, я на хорошей дороге. Весною я кончаю училище и, я надеюсь, буду корифейкой 2-го разряда… Я совсем самостоятельная. Я могу хорошую карьеру сделать. У меня сценическая внешность, и я… не гордая… Может быть, работою и трудами в танцорки выбьюсь… а вдруг и в танцовщицы!..

— Замуж выйдете… Вы, Муся, такая хорошенькая. Полюбите, вас полюбят и устраивайте семейный очаг. Вы хорошая, Муся.

— Правда?.. Насмехаетесь вы надо мною, Сергей Николаевич… Нет… О замужестве я не думаю. Я полюбила одного человека и буду ему вечно верна.

— Кто же этот счастливец? Не секрет? Муся, если не хочется, не говорите мне вашей девичьей тайны.

Муся опустила голову на грудь и тихо заплакала.

— Вы шутите, Муся… Полно… Я в отцы вам гожусь. Это так… романтика. Велика важность, что я корнета Мандра оборвал. Так ему и надо было.

— Нет… Я давно… Я давно ведь была к вам… не равнодушна. Я обожала вас.

— Ну, что вы…

Морозов, смущенный, встал с дивана и прошелся по комнате.

«Глупая история… Очень глупая история… Дочь всеми уважаемого вахмистра. Он ее помнит еще девочкой.

Бежит, бывало, она по двору. Книжки в клеенку ремнем затянуты. Встретится, на бегу забавно книксен сделает, пробормочет: «Здравствуйте, ваше благородие…» И вдруг такая штука. Жаль бедняжку…»

— Муся… Послушайте. Вся ваша жизнь впереди. Мне кажется, вы просто себя еще не узнали. Вы хорошую карьеру сделаете, вы выйдете замуж за богатого, за красивого, за князя! Княгинею будете. Вот я вам на картах раскину.

Морозов в стороне от Муси, за письменным столом стал раскладывать карты.

— На червонную даму гадать?

— На червонную. Я блондинка, — сказала Муся, еще всхлипывая и вытирая глаза.

Она встала с кресла; подошла к столу и смотрела на темные руки, раскладывавшие карты.

Все черно было на столе от пик и треф.

Смертельный ужас. Невозвратимая потеря. Слезы… Слезы… Болезнь…

Морозов смешал карты.

— Я и забыл, — сказал он, усмехаясь смущенно, — колода не стасована.

— Разложите еще.

Острою болью дрожало Мусино сердце. И опять пики и трефы полезли наружу.

— Ну, кто же верит в гаданье? — сказал Морозов. — В жизни всегда наоборот.

Но его голос звучал глухо. Ему вдруг показалось, что в тишине кабинета, как тогда на канаве Удельного парка, остановилось время и плоскими стали предметы.

«Четвертое измерение, — подумал Морозов. — Экая глупость засядет иногда в голову. Надо же было Андрею Андреевичу наговорить мне про это проклятое четвертое измерение».

Комната потеряла глубину. Муся казалась недвижною плоскою тенью без красок, налипшею на стену, и странно было, что карты двигались и ложились на стол, падая темным веером.

— Я теперь на себя погадаю. Кто я?

— Трефовый король.

— Ну, вот… На трефового короля.

И опять. Точно в колоде только и были черные масти! Пики и трефы сыпались одна за другою.

— Миленький… бросьте… Ужас какой! Мусин голос дрожал.

— В жизни всегда наоборот… — глухо и неуверенно прозвучал его голос.

Морозов встал и заглянул в спальню. Точно боялся увидеть там что-нибудь страшное… Крикнул Петра.

— Петр, что же ты, братец, лампадку-то перед иконою не засветил!

— Виноват, ваше благородие. Я сею минутой. Думал: завтра не праздник.

Когда побежали светлые полосы от мигающего огонька по лику Божией Матери, стало спокойнее на душе, но и гадать больше не хотелось.

— Глупости это… Карты…

— Конечно, миленький, глупости.

Теперь она была как мать, а он как маленький, напугавшийся темноты ребенок.

«Неужели нервы? Последствия дуэли и раны? Как это глупо!» — подумал Морозов.

Муся взяла со стола книгу и стала читать:

— «Дворянское гнездо» Тургенева.

Она прочитала вслух страницу и остановилась. Посмотрела вопросительно на Морозова.

— Читайте, пожалуйста, Муся. Вы отлично читаете.

— Я ведь первая по классу декламации. Одно время начальница хотела меня на драматическое отделение пустить.

— Читайте, Муся. Я так люблю Тургенева.

В четыре часа приехала карета. Морозов закутал Мусю в пальто и капор.

— Прощайте, Муся… Спасибо, что навестили. — Он пожал маленькую пухленькую ручку. Проводил до лестницы и прислушался, как Муся спустилась и как застучала карета колесами по камням.

Муся забилась в угол кареты. Хотелось плакать, но было хорошо. Тепло, спокойно и тихо. Ей так захотелось храма, ранней обедни, блистанья свечей. Вот и она пойдет в монастырь… Как Лиза Калитина!..

В восьмом часу вечера подали лошадей. Тесов, прифранченный, в мундире с цепочкой серебряных часов, подарком Морозова, стоял подле Русалки. Маленький грум в ливрейной одежде с гербом Кистеневых на желтых пуговицах держал красивую рыжую Львицу, широкую и могучую кобылу, поседланную щегольским дамским седлом.

Тихий апрельский вечер, — преддверие белых ночей, стыл в воздухе. Небо было тех нежных, акварельных тонов, как бывает раннею весною северное небо, еще трепещущее зимними отсветами далеких сполохов и льдистых сияний. Как громадный опал, переливало оно прозрачными огнями. Наверху оно было светло-зеленое, холодное, бесконечно глубокое, а внизу, где желтым шаром спускалось в туманы солнце, розовело, лиловело и приникало к земле фиолетовыми, грозными тучами, зачатками весенних ливней. Точно наложило небо на землю мягкую, пуховую подушку туч, чтобы не разбить своего тонкого хрусталя о крепкую землю. С полей поднимались туманы. Они были заметны по мягкой затемненности далей и по белесоватой окраске лесов, где чуялось их влажное присутствие.

Воздух был тих. В нем звенели голоса людей и далекий лай собак. И, когда с крыши в узкую лужу упадала капля, был полон ее четкий звук.

Старинный господский дом в Ополье, сложенный из больших гранитныx глыб древней стройки, примыкал к более новому дому кирпичной кладки, крытой известкой. Он казался низким, растянувшись далеко своим длинным корпусом с редкими, высокими окнами, широким крыльцом и фронтоном с плоскими дорическими полуколоннами. Штукатурка местами обвалилась, и видны были узкие доски деревянных колонн и между ними черные щели.