Петр Краснов - Опавшие листья

Просторным торопливым шагом поехали по спящей улице. Лошади мягко ступали по пыльной дороге, простучали копыта на мосту через арык. Федя свернул на главную улицу, где у пивоваренного завода был назначен сборный пункт.

Охота имела еще особый интерес для Феди. Она сближала его с Николаем Федоровичем, давая предлоги забегать к нему за каким-нибудь пустяком: за пыжами, за дробью, спросить совета, сказать: на одну минуту — и остаться до ночи. Слушать рассказы Николая Федоровича об охотах, о Пржевальском, Роборовском и Козлове.

И глядеть в большие, ясные серые глаза Наташи, следить игру красок на ее лице и думать о ней.

Иногда, точно угадает она его мысли, покачает головой, улыбнется, пальцем погрозит.

— Что такое?.. Что такое? — спросит он.

— Уж я знаю!.. Этакий вы противный!.. Ласкают глаза…

Стала Наташа необходимой для Феди. Без нее и жить не стоит, и свет не мил.

И сейчас… Едет на охоту, а мечтает о том, как, вернувшись с охоты, зайдет на минутку к Николаю Федоровичу и останется до поздней ночи.

Так всегда бывало. После охоты Николай Федорович приглашал охотников пообедать. Уставшие на морозе охотники после обеда расходились по домам. Николай Федорович дремал на диване, а Федя оставался с Наташей.

Он совсем не уставал. Когда Наташа глядела на него, он и о сне забывал…

Федя унесся в мечты и вздрогнул, когда казак сказал ему:

— Ваше благородие, вот и наши.

Лошадь Феди шарахнулась от лежащих верблюдов и, храпя, забочила к краю улицы. В темной алее вспыхивали и угасали красные точки, слышался говор и гул топота сотни конских ног.

Федя догнал сотню загонщиков. Казаки ехали, закутавшись башлыками, и курили. Они были в полушубках, без оружия. Рядом с вахмистром ехал трубач. Длинная сигнальная труба на спине трубача чуть поблескивала, отражая звезды.

Впереди сотни молчаливо ехали офицеры-охотники: семеро казачьего полка, капитан Тюмкин, поручик Георц и Федя линейного батальона. Толкаясь коленями между всадников, Федя объехал всех и поздоровался.

Рассвет поднимался как-то сразу, и предметы точно вырастали из сумрака ночи. Серые, бескрасочные, выдвигались: угол стены, белый в инее куст, темная, точно нежилая, хата.

У тюрьмы ожидали еще трое: делопроизводитель батареи, чиновник Рыло, предмет постоянных насмешек и острот над его фамилией, телеграфный служащий Огурчиков, молодой, румяный, рубаха-парень, льнувший к офицерам, никчемный стрелок, и мрачный бородатый старик Потанин, бывший ссыльный. Все они сидели на крепких киргизских лошадях. У Рыла болталось за спиною старое двуствольное пистонное ружье тульской работы со светлым березовым стволом, у Огурчикова висела на веревке давно нечищеная ржавая централка и у Патанина было отлично пригнанное английское бескурковое ружье — зависть охотников.

— Рисовые не прогаем? — спросил у Николая Федоровича страстный охотник Грибанов.

Последние сады города остались позади. Ограда и за нею стоячие длинные плиты магометанского кладбища были влево, а вправо стлались замершие черные поля с редкой старой соломой.

— Стоит ли? — что-то обдумывая и раскуривая папиросу, сказал Николай Федорович. — А может, кабанчик набежит. Я третьего дня ездил, след видал.

— Кроме фазанов ничего не будет. Я так разметил: от муллушек начнем. Возьмем сплошные камыши. От них болотами прогаем до ручьев. Потом вдоль ручьев до Илийского камыша, оттуда на Борохудзирскую дорогу и у карагачевой рощи закончим. Дай Бог все засветло успеть.

Грибанов пыхнул папироской, подумал, прикинул в голове и согласился.

Заиндевевшие маленькие травинки вдруг заблестели мелкими брильянтами и заиграли всеми цветами радуги. Из-за снежных гор брызнуло огнями солнце. Мутный свет рассвета исчез. Теснота и сдавленность сумерек сменились бескрайными просторами. Исчезло робкое мерцание звезд. По синему куполу без единого облака, без малейшей дымки плыло солнце и яркими лучами озаряло земные просторы.

По узкой дороге, между песчаных осыпей крутого берега Усека, казаки спустились к руслу, застучали и зазвенели обледенелыми камнями, забрызгали по быстро несущейся реке и уже обступили кусты и раскидистые красноватые стволы с ветвями, покрытыми-неопавшими черными листьями джигды другого берега. За кустами — бледно-желтое море камышей с коричневою рябью метелок.

И конца им не было. Желтые, с сухими листьями, с сухими метелками, они стояли стеною выше роста всадника.

Николай Федорович как-то рассказывал Феде, что два года назад трое охотников пошли в камыши. Через пять дней один вернулся седой от пережитого волнения, а его спутники пропали и тела их и по сейчас не найдены. Камышовая стена не позволяла ориентироваться. Глубокие черные, болотные провалы заставляли менять направление, и можно было без конца кружить по камышам и никогда не выбраться. Камыши широкою полосою росли до песчаных берегов реки Или, на севере подходили к озеру Балхаш.

Грибанов расставлял стрелков по камышовой опушке, по вытянутым из шапки номерам. Феде досталось стоять рядом с ним на десятом номере.

— Хороший номер, поручик, — сказал Грибанов. — На самом их лазу станете. Смотрите: не прозевайте. Он почует, сейчас повернет.

Николай Федорович вызвал вахмистра. Смуглый, черноусый красавец карьером, с вахмистерским шиком, подлетел к войсковому старшине и осадил заскользившую по мерзлой траве лошадь.

— Вот что, Калмыков, — сказал Николай Федорович, — продвинься до «муллушек». Оттуда налево, на восток, понимаешь, — и до черного протока тяни лавой, шагов на десять один от другого. Дотянул и, отличное дело, сигнал дай "вперед".

— Понимаю, ваше высокоблагородие.

— Ну, айдате с Богом!

Сотня зашуршала по камышам, сбивая с них ледяные футлярчики, и скрылась.

Федя стоял в двадцати шагах от камышовой стены. Вправо, на кочке, сидел Огурчиков и, как заяц, поводил губами. Влево, за пучкой сухой, зеленовато-серой травки, устроился Грибанов. Положив ружье на колени, он задумчиво смотрел вперед. Тишина была мертвая. Шорох раздвигаемых казаками камышей затих, и казалось зловещим камышовое море. Странно было думать, что там есть жизнь, что вот-вот выскочат оттуда дикие козы, джейраны, кабаны, вылетят фазаны.

Солнце сверкало на инее. Таяли серебряные сосульки и алмазною капелью упадали на окристаленную инеем траву. Теплело. Застывшие в стременах ноги у Феди отогревались. Федя слышал, как тикали серебряные часы в карманчике шаровар. Прошло около получаса.

Вдруг влево, далеко, совсем не там, где ожидал Федя, прозвучал хриплый сигнал, повторился и сейчас же ожили людским гомоном камыши.

— О-гэ! О-оо! А-ай… О-гэ! О-го-го-го! — раздавались далекие голоса загонщиков.