Петр Краснов - Опавшие листья

Четыре вестовых: два линейца и два казака принимали пальто, шубки и шинели и раскладывали их ворохами на деревянных скамьях. На длинной вешалке уже висело пальто с красными отворотами начальника гарнизона, шубы его жены и дочерей и несколько шубок и перелин почетных гостей.

В большом зале с белыми некрашеными свежими полами, освещенном рядом керосиновых ламп на стенах и тремя висячими лампами с широкими абажурами на потолке, пахло сыростью, свежим деревом и ламповой копотью.

В простенке между дверями, ведущими в библиотеку и карточную, задрапированные бледно-голубой материей с кистями, растянутой на деревянных посеребренных пиках, висели овальные олеографические портреты Императора и Императрицы. По длинной стене висело несколько аляповато сделанных масляными красками картин полковых художников. Одна изображала взятие Самарканда, толпу солдат в белых рубахах, белые стены и минареты мечетей на фоне фиолетово-синего неба. На другой был нарисован таранчинец, играющий с тигрятами, и на третьей — Скобелев на белом коне, в белом кепи с назатыльником, скачущий по пустыне, а за ним бегущий солдат в белой рубахе с горном на боку.

Масляная краска блестела, и блики, сделанные "под Верещагина", отражали огни. На противоположной стене, между дверей в столовую и бильярдную, висели в черном багете фотографии генералов Черняева, Кауфмана, Скобелева, Гродекова, Ионова, Куропаткина, литографированный портрет Абдуррахмана-Автобачи — большинству из гостей собрания лично знакомых людей.

По стенам чинно стояли деревянные, плетенные соломой стулья и длинный диван-скамья с точеной спинкой и ручками.

Зал гремел и бухал звуками музыки оркестра линейного батальона. Музыканты поместились в маленькой бильярдной и, надувая щеки, играли польку. Танцевало несколько пар.

Начальник гарнизона, полный генерал в казачьем чекмене Семиреченского войска, с седыми бакенбардами на бледных одутловатых щеках, в высоких сапогах бутылками, стоял, окруженный начальством: командиром казачьего полка, командирами батальона и батареи и уездным начальником Васильевым, высоким полковником с мертвенно бледным лицом, на котором резко выделялись черные нафабренные усы и черные волосы парика.

Федя опоздал и когда, отдав пальто солдату батальона и очистив сапоги от приставшего снега и грязи, вошел в зал, там полька была в полном разгаре. Первое, что он увидел: лохматый казачий адъютант в коротком мундире с юбкой с подшитыми складками, обтягивавшей выпяченный толстый зад, танцевал с Наташей.

Наташа грациозно, легко, чуть касаясь белыми шелковыми туфельками пола, порхала за адъютантом, яростно отбивавшим носками такт и пристукивавшим каблуками.

Феде от этого зрелища стало грустно, он бочком, стараясь быть незамеченным, проскользнул вдоль стены в музыкантскую. Сердитый бас, оглушая его, рявкнул ему в ухо, и мрачно застонал кларнет.

Эти звуки показались Феде пророческими и злыми. Мрачная тоска налегла на Федю.

"Тебе-то что? — подумал он. — Ты кто такой? Муж? Жених? Разве не мечтала при тебе Наташа об этом бале, разве не говорила, что любит танцевать, что будет много танцевать, разве не шила свое первое бальное платье по каким-то выкройкам, присланным из Верного, от настоящей портнихи, когда ты, нагнувшись над столом, читал ей Мельникова-Печерского, одолженного на три дня уездным начальником? Ну вот и танцует! Пришел бы вовремя, она танцевала бы с тобой".

Федя приостановился за солдатом, игравшим на кларнете, и прячась за ним, смотрел на Наташу.

Лицо ее раскраснелось, прядка волос выбилась и легла ей на глаза, она мешала ей, и Наташа, опираясь на плечо кавалера, концами пальцев поправляла ее, нагибаясь лбом к виску казачьего адъютанта.

Это было выше сил Феди. В ухо ему настойчиво ныл кларнет и верещал какую-то ревнивую, полную злобы, песню, совсем не похожую на польку.

Федя толкнул кларнетиста и, минуя турецкий барабан и тарелки, насмешливо зазвеневшие ему вслед, пробрался к двери, в буфетную. В буфетной музыка за запертою дверью была не так слышна. Бил такт барабан и густо ревели трубы: бу-бу-бу… бу-бу-бу и, казалось, синими, густыми струями поливали маленькую буфетную.

Она была полна табачным дымом. Лампа одиноко горела в ней и после ярко освещенного зала и музыкантской буфетная казалась темной. Ее сумрачность отвечала настроению Феди.

У стойки с рюмками и простою закускою стоял есаул Бирюков. Он уже выпил и мутными, маленькими, кабаньими глазами смотрел на Федю, затворявшего дверь в музыкантскую.

— Добре! — сказал он, горячей ладонью охватывая руку Феди, — а я загадал. Кто ломится в сию трепещущую дверь и решил: ежели свой брат казак — единую, ежели линеец — две, а ежели артиллерия грядет во всем блеске своем и звоне малиновом шпор — дернуть залпом три… Не послал Господь батареи, но и за линейца спасибо. Дернем, брат… Наливай, друже: четыре двуспальных.

"А что ж, — подумал Федя. — И напьюсь. Ей назло напьюсь. Что я теперь, не могу? Я теперь офицер и мне все можно!"

Федя до сих пор пил мало, и влажная, холодная жидкость обожгла ему горло. Он поперхнулся, глаза его покрылись слезами.

— Кто-нибудь торопится, — сказал Бирюков, колотя кулаком в спину Феди. — Закусите, поручик, шамайкой — и за вторую.

Вторая прошла глаже. Бодрые говорливые струи побежали по жилам Феди, лицо стало красным, пот мелкою капелью проступил у корней волос. На Федю нашла какая-то отчаянность, желание что-то «доказать» Наташе и всему свету.

Он прошел по буфетной. Ноги были легки, движения гибки, мысли бежали шумливым потоком.

Музыканты перестали играть, но из залы кто-то, должно быть, адъютант батальона, крикнул: «Вальс», — и солдаты сейчас же разобрали инструменты. Трубачи продули трубы, и капельмейстер, маленький еврейчик с обиженным лицом, постучал палочкой по пюпитру и поднял ее.

— Раз, два, три, — капельмейстер выдержал секунду и решительно взмахнул палочкой, выговаривая коротко: — четыре…

Меланхолические звуки вальса "Невозвратное время" поплыли по залу.

В буфетную вошел штабс-капитан Герих, высокий лысый человек в длинном сюртуке, и, шаркая носками и раскачиваясь, напевал под музыку:

— Юноша, что не танцуешь? Артиллерия и сибирцы поразокрали всех дам. Надо поддержать честь седьмого туркестанского.

И, обняв за шею Федю, он почти вытолкал его в зал.

Наташа, танцевавшая с артиллеристом скорый вальс в два такта, — другого никто в гарнизоне не умел, — закрутилась у стула так, что юбки воланом раздулись около ее ног и были видны тоненькие щиколотки в белых чулочках, села на стул и стала обмахиваться веером.