Петр Краснов - Опавшие листья

— А ваш конь-то не кусается?

Дети исподлобья смотрели на генерала.

— Это не конь, — тихо сказал меньшой, Вася, — а осел.

Уездный начальник принес две маленькие рюмки сладкой наливки. Генерал подал их мальчикам. Они отрицательно покачали головами.

— Не хочу, — сказал Шура. Вася смотрел на мать.

— Мама, — сказал он. — Скверно?

— Скверно, — серьезно сказала Дарья Ивановна и вздохнула.

— Очень?

— Очень.

— Мама… Нужно?

— Нужно!

— Ну… — решительно сказал Вася. — За полк! И Шура и Вася выпили рюмочки.

Генерал потрепал осла по шее, погладил по ушам, потрогал детей за подбородки, и осла стали проводить вдоль танцующих.

Наташа еще и еще раз осмотрела зал. Все были. Не хватало записных пьяниц Бирюкова, Фармазонова, Лединга и Вассона. Не было Феди.

Котильон с Грибановым шел вяло и скучно. Грибанов танцевал плохо. В мазурке и фигурах он уступал Наташу адъютанту и Сакулину, а сам безучастно сидел на стуле. Он пригласил Наташу только потому, что был старым охотничьим и полковым товарищем Николая Федоровича и своим человеком в его доме.

— Семен Сергеевич, — спросила Наташа. — Вы не видели, где Кусков?

— Нет…

— Меня беспокоит, куда он ушел.

— Хотите, я поищу его?

— Ах, будьте, голубчик, так добры.

Грибанов направился прямо в буфетную. Там в облаках табачного дыма было человек восемь офицеров. Они слушали пьяного Бирюкова.

— Я говорю, — мычал расстегнутый Бирюков, — нужна конституция и автономия, децентрализация областей — вот оно что! Потому, господа, ежели Ташкент должон из Петербурга слушаться, это выходит не модель. Ежели, скажем — фонари в Верном поставить, и областное правление должно запрашивать главное управление казачьих войск в Петербурге, так это, простите, это все ерунда выходит, и потому я уважаю таких людей, как Потанин, которые смело стоят за истину!

— Заткни фонтан, — сказал, подходя к нему, Грибанов, — еще Козьма Прутков сказал: и фонтану надо отдохнуть.

— Брысь… Не мешай!!

— Ты не видал Кускова?

— Нет… То есть он был здесь… Намазался… а куда задевался — не знаю.

— Он, кажется, в сад пошел, — сказал Лединг. — Два стакана водки тяпнул. Ну, с непривычки и свалило. Молодой!..

Грибанов вышел в сад.

Светила ущербная красная луна. Ноздреватый талый снег был рыхл и звонко капала в него с деревьев весенняя капель. Какая-то темная фигура в офицерском расстегнутом сюртуке сидела под деревом. При приближении Грибанова она поднялась и, шатаясь, пошла по дорожке.

Грибанов догнал ее.

— Федор Михайлович, — окликнул Федю Грибанов, охватывая его за талию.

— Оставь!.. Не надо…

— Да, постой! Чудак человек…

— Н-ну?..

— Оденься, и айда домой. Спать.

— Спать?

— Да, спать…

— Мне стыдно… — всхлипывая, сказал Федя. — Боже! Как стыдно! Какой позор!

— Э, милый друг, с кем не бывало!

Грибанов заботливо застегнул и привел в порядок Федю, провел его кружным ходом в прихожую, надел на него пальто и фуражку и на лошадях Николая Федоровича отправил домой.

Дома Федю принял его денщик. Он раздел и уложил Федю в постель. И едва голова Феди коснулась холодной подушки, постель стремительно завертелась под ним, стало тошно и сладко на сердце и небытие охватило его.

Грибанов, вернувшись в собрание, нашел всех уже в столовой. Наташа оберегала ему место рядом с собою.

— Нашли?.. — спросила она с тревогою. — Что с ним?

— Ничего. Все благополучно. Кусков дома, в постели. Ему нездоровится…

— Боже мой! Что такое?.. Только что был совершенно здоров.

— Ничего серьезного…

— Отчего же он, уходя, мне ничего не сказал?.. Наташа вдруг покраснела до слез. Она догадалась.

— Неужели, — прошептала она. — Это, наверное, Бирюков. У него страсть напаивать молодежь…

Грибанов промолчал, положил себе фазанье крылышко, налил красного вина и сказал:

— Понапрасну волнуетесь, Наталья Николаевна. Все через это должны пройти и чем скорее — тем лучше…

Наташа ехала с отцом, молчала и все пожималась в теплой беличьей шубке.

— Тебе не холодно, Наталочка? — спросил Николай Федорович.

— Нет, так, папчик. Устала, верно.

Юлия Сторе была приговорена к смертной казни через повешение. Она спокойно выслушала приговор и отказалась подать просьбу о помиловании.

После суда ее перевезли в Трубецкой бастион Петропавловской крепости и посадили в просторную комнату, где был черный кожаный диван, тяжелый стол и тяжелый табурет. В комнате было светло. Мертвая тишина днем и ночью нарушалась только шагами часового по коридору.

Юлия знала, что не могут найти палача и потому задерживают казнь.

С нею хорошо обращались, стол был хороший. Ей давали читать все, что она захочет. Смотритель, угрюмый старик с окаменелым, чисто бритым лицом, никогда ничего не говорил, но был внимателен и предупредителен.

В тот день, когда в Джаркенте было открытие собрания и бал, часов около трех, дверь ее комнаты открылась, и к ней прошел пожилой сухощавый священник. Он наклонил голову и остановился у двери. Юлия сидела на табурете, спиною к окну, положив локти на стол и опустив подбородок на ладони.

Она догадалась. Сегодня ночью — казнь. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Длинные загадочные глаза ее сурово устремились на священника.

Священник поправил на груди крест и достал из-за пазухи небольшое евангелие в черном бархатном переплете.

— Я пришел к вам, — тихо сказал он тем кротким голосом, которым так умеют говорить русские священники, — чтобы побеседовать с вами, чтобы успокоить вас и дать вам уверенность и надежду на милосердие Божие. Быть может, вы пожелали бы… может быть, у вас есть потребность…

Молчание и неподвижность Юлии, пристальный взгляд ее немигающих глаз смутили его.

— Вы крещены… Исповедовали святую православную веру и у вас должна быть потребность… должно быть желание… покаяния.

— Я не звала вас, — металлическим голосом ответила Юлия, не двигаясь с места.

— Я бы мог помочь вам, — смиренно сказал священник.

— Вы!.. Мне! — с гордым вызовом воскликнула Юлия и вдруг встала, отодвигая ногою тяжелый табурет. Точно стальная пружина развернулась в ней и выпрямила ее.

— Душа бессмертна… — сказал священник… — И Христос в бесконечном милосердии своем не отринет искреннего покаяния.

— Бросьте этот вздор, — презрительно кинула Юлия. — Души нет. По ту сторону — ничего: небытие и не вам меня учить. Вы и я!.. Вы для меня, как маленький ребенок для взрослого, как дикарь для образованного человека. Что вы говорите и собираетесь сказать, звучит смешно и дико. — Вы заблуждаетесь, — начал было священник, но резко перебила его Юлия:

— Спасибо, что пришли. По крайней мере, я знаю теперь, что… сегодня… Да?