Петр Краснов - Опавшие листья

Ему стало жутко.

— Вы отошли от родителей… Вы не верите в Бога! — точно выплеснув воду с блюдечка, кинула Соня и, будто устав, мягко и беспомощно гибким движением опустилась в кресло.

— Разве есть Бог? — спросил Andre. На него вдруг нашли томительная скука и безразличие. Он чувствовал себя подавленным, липкий пот проступил по спине и ногам, и свежесть ночи холодила. Внутренняя дрожь трясла его.

— Бога нет, — спокойно сказала Соня и снова закурила папиросу. — Бога выдумали люди, чтобы можно было жить.

— А без Бога нельзя жить? — с дрожью в голосе спросил Andre.

— Слабым — нельзя. Сильным — можно. Сильные могут и без Бога.

— А если слабый не верит?

— Он погибнет, — медленно выпуская сквозь сжатые губы дым и глядя на него, сказала Соня.

— Так значит… Бога нет?.. — бледным голосом сказал Andre. Он надеялся услышать колебание в ее ответе… Тогда он спасен… Тогда можно жить… Искать и найти Бога… Но твердо и ясно, как звон башенных часов, бьющих полночь над уснувшим городом в тихую темную ночь, прозвучал ответ:

— Это сказала наука… Это сказал разум.

— Но если нет Бога… Тогда… смерть?.. — Андре остановился и с мольбою смотрел на Соню.

— Смерть?.. прекращение обмена веществ, свертывание крови, остановка сжимания сердечного мускула, малокровие мозга, потеря чувствительности, труповое окоченение, разложение тканей, превращение их в газы и сукровицу — вот что такое смерть… — ровным голосом говорила Соня, размахивая рукой с папиросой.

— А душа?

Andre казалось, что темный страшный омут захватил его в крутящуюся воронку и тянет в глубину. Он цепляется за ветви склонившихся к омуту кустов — ветви ломаются, он хочет ухватиться за плывущее бревно — но бревно оказывается соломиной.

— Души нет… Жизнь проще, чем мы ее себе представляем. Жизнь — это химический процесс. Почему у человека должна быть душа, а ее нет у собаки или у засохшего листа дерева, который упадет и гниет на земле?

— А как же… Многое… непостижимое, что мы видим.

— Рефлексы головного мозга.

— И ничего?..

— Ничего…

Соня затянулась и, не выпуская дыма, глядела в окно. Белая ночь клубилась туманами и была полна тайны и великой красоты. Но Andre не видел ни этой тайны, ни этой красоты, кричавших ему о Боге… Его мозг сосредоточился на маленькой ничтожной мысли о своем «я», и это «я» делало последние усилия для того, чтобы выкарабкаться из черного омута, найти светлую точку.

— Любовь?.. — чуть слышно прошептал он.

— Химический процесс, не вполне изученный, зарождения эмбриона. Но я думаю, что-то, что пророчествовал Гете в «Фаусте», удастся людям, и создание Гомункула, искусственного человека, станет очередной задачей химии, если бы это понадобилось. Но и без того людей родится слишком много, и создавать их искусственно не приходится.

— А материнская любовь?

— Только инстинкт самки, — выпуская дым кольцами, сказала Соня.

Она поднялась, отошла в темный угол и стала там, скрестив на груди руки.

— Я знаю, — сказала она глухим голосом, — что вы замышляете. Я знаю, зачем вы пришли сюда. Вы хотите покончить с собою. А что же ваша мать?.. Что же не придет она спасти свое первородное чадо?.. Ну, позовите ее?.. Если есть душа, если есть Бог, материнская любовь и прочая чепуха — пусть остановит она вас. Ну!.. просите!.. взывайте!.. ждите!..

Andre в страхе обернулся к окну. В саду стояла томящая тишина. Ни один звук не раздавался в доме. Все спало. Шел третий час ночи. Еще гуще стал туман в саду, он закрыл клумбы с цветами, и деревья точно плавали на серебристом просторе. Веяло холодною сыростью.

И вдруг щемящий, за душу берущий звук, точно далекий исступленный стон или крик отчаяния донесся издалека. Сейчас же завыла собака, и снова все стихло.

Andre пошатнулся и, чтобы не упасть, ухватился обеими руками за крышку рояля.

— Ну что вы! — как в забытьи услышал он над собою голос Сони. — Павлин кричит на ферме… Сейчас запоют петухи.

Она стояла подле него. Классический чистый профиль лица нагнулся к нему, и спокойное дыхание обожгло его щеки.

— Соня, — сказал Andre, пристально глядя на нее. — Я решил так потому, что разочаровался в жизни… и в любви… Я… имел женщину…

— Немножко рано… А впрочем, вам сколько лет?

— Противно… Это все… гадко…

— Да, акт не из красивых. Можно было бы придумать что-нибудь поумнее. Даром что воспет в тысячелетней гамме стихов и прозы, музыки, живописи, скульптуры и танца. Все музы служили ему.

— Соня… Я думаю, это потому… Что я не любил… Я сделал это из любопытства.

— Что же… Одна моя товарка по курсам отдалась студенту для того, чтобы изучить лучше науку, испытав все на себе, — холодно сказала Соня.

— Соня… Вы могли бы полюбить меня?.. Согреть своим участием? Соня, я знаю вас давно. Шесть лет как вы являетесь мне в сонных грезах, и я мечтаю о вас. Ваша жизнь кажется мне удивительно красивой, загадочной, и, когда вы подле, мне смерть не страшна… Вы, Соня, сильная… Очень сильная. Вы из тех, которые будут править миром… Я прошу у вас одного… Поддержите меня… Скажите мне, что мне не надо умирать… что я могу жить… ходить к вам, слушать вашу игру на арфе… слушать, как вы говорите… провожать вас на курсы… Думать вашими думами… О, не думайте, я ничего не прошу… Того мне не надо… Я знаю, что вы никогда не выйдете за меня замуж…

Он замолчал. Где-то за садом запели петухи. Небо над деревьями вдруг подернулось розовой краской, и стало еще холоднее. Тревожно колыхался туман, и гуще был аромат черемухи. Соня смотрела куда-то вдаль скучающим, безразличным, чужим взглядом. Andre вынул из-за пазухи коробку с папиросами.

— Та женщина, — сказал он волнуясь, — дала мне эти папиросы. Они отравлены. Соня, одно ваше слово, и я сожгу их в камине… Вы молчите…

Соня холодно смотрела куда-то ничего не выражающими глазами. Она, казалось, ни о чем не думала. Где-то вдали очень-очень далеко билась, ища спасения, чужая жизнь. Но какою ненужною казалась она ей. Провожать на курсы… Встречать… Целыми днями торчать перед нею, такою занятой. Вот и сейчас уже третий час, восходит солнце, а он сидит и ноет, ноет над душой… И все они такие. Русские дворянчики… Изжили свои души, стали нытиками и эгоистами. Ну что он думает? Засел у меня в будуаре и урчит всю ночь нужными мыслями. Хорошо, что папа, и мама, и Абрам знают и меня, и его. Мальчишка… Имел женщину!.. Пришел рассказывать об этом!.. кому?.. Девушке, которую будто бы любит… Только русский способен на такую гадость!.. Нагадит и приведет на нагаженное место: поклонись, мол, моей гадости… Еще и действительно отравится тут… Как это глупо! Пойти, позвать Абрама!

— Да… вы молчите… Ну… пусть… значит судьба…

Вырыта заступом яма глубокая, — торжественно проговорил Andre, вытянул толстую папиросу и медленно раскурил ее. Он достал из кармана маленькую смятую записку и протянул ее Соне.