Вера Крыжановская - Мертвая петля

Разразилась русско–японская война, и политические события повлекли за собой ещё большее охлаждение между действующими лицами. Ввиду пробуждения деятельности в правительственных сферах и обществе, князь стал ещё более редким гостем в доме Аронштейнов, ссылаясь на обременение работой по службе и дворянским делам.

Сарра тотчас же устроила кружок, где работала на раненых и даже пригласила Нину, желая привлечь её в своё общество; но княжна отказалась, заявив, что состоит уже членом дамского кружка, где её знакомые собирались с той же целью.

Между тем, в доме Пронских, на набережной, шло деятельное устройство новой квартиры, и князь сам наблюдал за меблировкой комнат детей, выбирал шёлк и атлас для будуара и спальни Нины, но до остальной квартиры не касался, предоставив всё декоратору.

– Пожалуйста, руководствуйтесь только вкусом моей невесты, – сказал он, когда тот обратился к нему за указаниями.

Когда, перед Рождественскими праздниками, семья князя переехала из особняка на Петербургской стороне в новую квартиру, там всё уже блистало роскошью, и Пронских встретила целая армия прислуги в княжеской ливрее.

За несколько дней до свадьбы, у Георгия Никитича был ещё разговор со старшими детьми, которым он разъяснил, что им необходимо присутствовать на свадьбе; троих же маленьких он отправил на две недели к родным в Ораниенбаум.

Наконец, настал роковой день. В шесть часов должно было происходить венчание, после которого назначен был обед у Аронштейнов.

Нина старалась крепиться и одевалась, мужественно глотая слёзы. На ней было дивное, нарядное, с большим вкусом сделанное платье, но она не кинула и взгляда в зеркало на свою очаровательную фигуру. Как только княжна была готова, она прошла к себе в будуар, достала из шифоньерки портрет матери, долго на него смотрела и потом поцеловала, словно просила у покойной прощения за оскорбление её памяти.

Спрятав портрет, Нина вернулась в спальню, взяла инкрустированную шкатулку и достала нить крупного жемчуга, который и надела на шею. В этом ящике хранились бриллианты и другие золотые материнские вещи, которые отец вручил дочери накануне, и ей приходилось сегодня надевать родовые драгоценности впервые, для вящего позора её семьи.

Горький вздох вырвался из груди Нины, и она вдруг подумала о князе. Где он, о чём он думает? И жгучее желание увидеть отца охватило её. Пока он принадлежит всецело им, а через час между ним и детьми встанет противная, навязчивая «чужая».

Неслышно, как тень, прошла Нина по богато убранным и украшенным цветами комнатам в кабинет князя. Там никого не было, но когда она осторожно раздвинула портьеру и взглянула рядом в библиотеку, то увидала, что отец стоит у окна.

Он был уже одет к свадьбе, и роскошный, залитый золотом камергерский мундир удивительно шёл к его красивой и статной фигуре. На столе рядом лежала его шляпа с белым плюмажем и стояла картонка с букетом, за которым должен приехать шафер. Князь был очень бледен, брови его были сдвинуты, а в углах рта застыла горькая складка.

– Папа, дорогой папа, – глухо и нерешительно прошептала Нина, бросаясь к нему.

Георгий Никитич вздрогнул и обернулся. Перед ним, как видение прошлого, мелькнул образ покойной жены, которую он горячо любил, а Нина была её живым портретом. Он привлек к себе дочь и покрыл поцелуями. Невыразимо гнетущее чувство охватило его; на пороге церкви почувствовал он всю тяжесть потери свободы, а до этого считал, что жертва будет гораздо легче. Отныне он уже никогда не будет один со своими детьми, а всегда под лукавым надзором женщины, которую не любил. А, тем не менее, она всё–таки станет его женой, будет иметь на него права, может требовать от него любви и вмешиваться во все мелочи его жизни; от неё ему никуда уж не уйти, и он вынужден будет таскать её за собой, как каторжник свои оковы…

Стук кареты у подъезда оторвал князя от его мыслей.

– Иди в гостиную, дитя моё, там вероятно тебя уже ждет Арсений, – сказал князь, целуя на прощанье дочь.

Церковь Уделов была переполнена представителями высшего общества. Блестели золотые придворные мундиры, сиял звёздами и орденами генералитет, а на противоположной стороне собиралось другое общество, особого типа, безупречно, правда, одетое, но которое же, с первого взгляда, можно было отнести к иному лагерю.

Невеста была очень интересна в кружевном платье и окутанная, словно дымкой, фатой. В её чёрных глазах виднелось гордое самодовольство, и взгляд её поминутно скользил по бледному, застывшему красивому лицу жениха.

В первом ряду стояла Нина. Она была бледна и старалась побороть охватившую её нервную дрожь, а её волнение усугубилось вдруг ещё чувством необъяснимой тревоги и тяжести, так что ей по временам даже становилось трудно дышать. Она невольно повернула голову и встретилась глазами с господином во фраке и белом галстуке, стоявшим на противоположной стороне церкви и упорно смотревшим на неё восхищенным страстным взглядом.

Дрожь пробежала по её телу, а в душе пробудилось непобедимое отвращение, ненависть и страх. Что это за господин, которого она раньше никогда не встречала?

То был молодой человек, лет двадцати восьми или тридцати, бесспорно красивый, высокий и стройный; шапка чёрных как смоль волос и чёрная бородка обрамляли его бледное, матовое лицо. Правильные черты и горбатый нос обнаруживали его восточное происхождение, а огненный взгляд указывал на страстную натуру; от него веяло чем–то демоническим.

– «Должно быть, кто–нибудь из аронштейнской клики», – подумала Нина, с неудовольствием отворачиваясь.

В это время венчание кончилось, и все стали подходить к новобрачным с поздравлениями. Воспользовавшись суетой, Арсений пробрался к сестре, и они вышли в смежную залу, где подавали шампанское, мороженое и конфеты. Оба не могли решиться подойти к отцу поздравить его с публичным позором и, стоя в сторонке, с удивлением рассматривали общество. А эта покладистая толпа весело смеялась, беззаботно болтала, чистосердечно, как будто, поздравляла Аронштейнов и благосклонно принимала приглашение на обед, пожимая им руки, словно те были их самыми закадычными приятелями.

Залы банкира представляли волшебное зрелище. Аронштейн решил, очевидно, торжественно отпраздновать свою великую победу, и Рейза, в малиновом бархатном платье, себя не помнила от радости, приторно–угодливо принимала гостей.

Нина нехорошо себя чувствовала в этом разношёрстном, непривычном ей обществе. Мать и бабушка воспитывали её в своей среде; а эти, неведомо откуда выскочившие люди, с их угловатостями и пошлой, неряшливой речью, её коробили и отталкивали. Она обрадовалась и облегчённо вздохнула, увидав свою кузину, Лили, которая подошла к ней и обняла её.