Сюгоро Ямамото - Красная Борода

Трудно сказать, правда это или досужие выдумки, только ходили слухи, будто Сиццан посещал каждого муж­чину, который побывал в объятиях О-Канэ. Причем он не скандалил, не ругался. Просто вызывал очередного ее любовника и смущенно говорил: «Не угостишь ли стаканчи­ком?» Выпивал, если подавали, а когда отказывали, тихонько брел домой.

Любовь Сукэ продлилась всего лишь месяц, а потом была безжалостно растоптана. Однажды ночью в том самом сарае для сушки нори он, дрожа от гнева, стал упре­кать О-Канэ в том, что она спит с другими мужчинами.

— Ну стоит ли обращать на это внимание, — уговари­вала юношу О-Канэ, пытаясь его обнять. — Ведь люблю я тебя одного. Но не все на свете идет так, как хочется.

— Нет, не то ты говоришь, не то! — дрожащим от него­дования голосом закричал Сукэ, отталкивая от себя О-Канэ. — Когда мужчина и женщина вместе, они как бы растят мандариновое дерево. И если они живут душа в душу, пестуют это дерево, оно дает сочные, сладкие манда­рины. А когда ты, О-Канэ, спишь сегодня с одним, а завтра с другим, то на нашем дереве вместо мандаринов появятся где баклажан, где тыква, а где картофелина. Я так не хочу.

— Не болтай глупости! — разозлилась О-Канэ. — Гово­ришь красиво, а сам... Спишь со мной тайком от законного мужа, а туда же: баклажаны, тыква! За дуру меня счи­таешь, что ли? Ах ты... — Последовало такое витиеватое ругательство, какого Сукэ никогда еще не слыхивал.

Прекрасное, чистое, излучавшее золотой свет чувство разбилось. Сукэ мучительно переживал случившееся. Как он хотел умереть! Сколько раз намеревался уехать далеко-далеко и забыть обо всем, что было. Он воображал, как с разбитым сердцем идет, опустив голову, по бесконечной, безлюдной, покрытой снегами равнине на Хоккайдо или где-нибудь еще, и его охватывало странное чувство горькой радости. Однако он так и не набрался смелости куда-нибудь уехать.

«К чему эти бесцельные мечты, — говорил он себе, отрываясь на минуту от занятий. — Надо забыть обо всем, иначе я ничему не научусь и не выбьюсь в люди». И, словно стараясь отгородиться от шумевших рядом матросов, он затыкал пальцами уши и, низко склонившись над учебни­ком, прилежно зубрил.

О-Канэ больше не обращала на Сукэ внимания. Она по-прежнему лущила раковины на разостланных перед фабричными воротами циновках, весело судачила с другими поденщицами и заразительно смеялась. Когда Сукэ прохо­дил мимо, она делала вид, что не замечает его, или глядела безразлично, как глядят на собаку или кошку.

Сиццан ни разу не удостоил Сукэ своим посещением. Однако с той поры, навещая мужчин, побывавших в объ­ятиях его жены, он всегда говорил:

— Муж и жена —это вроде как двое, растящие манда­риновое дерево. И нет такого закона, который разрешал бы чужому человеку даром срывать с него мандарины. Манда­рин — это тебе не какая-нибудь тыква или баклажан!

А люди говорили:

— Ну и артист же этот Сиццан!

— Знаешь ли ты тайные намерения Ротари-клуба? — спросил учитель Кандо. Яда задумчиво почесал лоб и ответил:

— Точно не знаю. Вы, наверное, имеете в виду между­народный светский клуб?

— Это камуфляж, блестящая вывеска с целью ввести в заблуждение сторонников национальной независимости во всех странах. А я тебя спрашиваю о другом: знаешь ли ты, что замышляют члены Ротари-клуба, прикрываясь этой блестящей вывеской?

— Разве они что-нибудь замышляют?

— Господство Америки над всем миром.

Яда скорчил такую гримасу, словно его заставили выпить микстуру от несварения желудка. Когда тошно от одной мысли о том, что придется ее принимать трижды в день, и в то же время принимать надо — иначе не выздоро­веть. Вот какую гримасу скорчил юный Яда.

— Американцы вначале попытались покорить Японию с помощью христианства — другими словами, осуществить национальное порабощение через религию. Но господин Токугава раскусил их замыслы и пресек их деятельность. После этого...

Учитель продолжал развивать свою исключительно ори­гинальную мысль, а бедному Яде стало совсем невмоготу, даже слезы на глазах выступили.

Прошла всего неделя с тех пор, как юный Яда попро­сился к учителю Кандо в частную Школу патриотического служения родине.

Вначале Кандо несказанно удивила просьба Яды.

— Шутить изволите, молодой человек. — Учитель грозно поглядел на Яду из-под густых черных бровей.

— То есть как это шутить? — замер Яда в напряженной позе.

— Неужели по доброй воле ты решил стать моим учени­ком?

— Вы мне отказываете?

— Почему же? Готов тебя принять, — ответил учитель и задумался.

Над входом в неказистый одноэтажный дом висела вывеска: «Школа патриотического служения родине». Там же четкими иероглифами было выведено имя учителя. Бла­годаря этой вывеске учитель на редкие пожертвования кое-как сводил концы с концами, но он не смел и мечтать о том, что у него появится свой ученик. По крайней мере до сих пор такового не находилось.

Да будет так, решил про себя учитель. Юноша этот, судя по всему, простодушный, наивный парень. По-видимому, он регулярно получает от родителей деньги. Да, нельзя позво­лить угаснуть его патриотическому порыву. К тому же его вполне можно будет использовать для сбора пожертвова­ний, и не исключено, что именно он поможет Школе патриотического служения родине встать на ноги.

Хорошо, — произнес он вслух. — Беру тебя в учени­ки.

Кажется, у вас принято устраивать вступительный ж имен? — с опаской спросил Яда. — Честно говоря, экза­мены мне не по душе.

— Я тоже считаю это глупостью, — откровенно при­шелся учитель. — Хоть сто раз устраивай экзамен, по нему судить о человеке нельзя. Истинная ценность человека вот здесь. — Учитель постучал по худому, плоскому, как доска, животу. Живот откликнулся печальным, голодным урчани­ем.

Итак, в первый день своего пребывания в школе юный Яда познал, что ценность человека заключена в содержи­мом его желудка.

Надо сказать, с самого начала между учителем и учени­ком сложились непростые взаимоотношения.

— Учитель, где вы родились? — спросил однажды Яда.

— Моя родина Япония, — ответил Кандо. — Стоит ли цепляться за такие никому не нужные подробности, как место рождения, когда вся Япония не больше блошиного дерьма? Поэтому на твой вопрос я отвечаю: родился в Япо­нии. Понятно? Кстати, а где родился ты? — в свою очередь поинтересовался учитель.

Яда вздернул подбородок, словно намеревался сообщить секрет государственной важности. Потом скромно опустил голову и ответил:

— Позвольте мне не касаться этого вопроса. Мои душа и тело принадлежат отечеству, и я с радостью готов пожертвовать ими ради Великой империи. Стоит ли в таком случае тревожить моих родителей?