Сюгоро Ямамото - Красная Борода

С тех пор О-Сэн каждый день выходила из дому с мла­денцем за спиной и бродила по городу. Бывало, она от Уэно добиралась даже до Юсимы — ей все казалось, что кто-то ее призывает, кого-то ей надо обязательно встретить. Лишь к реке О-Сэн никогда не ходила. Стоило ей даже издали взглянуть на воду, как ее охватывал леденящий ужас. При­чины его она не понимала, но инстинктивно обходила набе­режную стороной... Устав от ходьбы, она обязательно оста­навливалась у лачуги, где погорельцам выдавали кашу, и становилась в очередь, хотя в этом не было необходимос­ти — ведь Кандзю кормил ее. Но дело, по-видимому, было не в каше. Просто там собиралось много людей — каждый день разные лица. Она их внимательно разглядывала, при­слушивалась к их разговорам. Должно быть, ею владела смутная надежда найти среди этой толпы того, кого она ищет.

В очереди не смолкали разговоры о пожаре, откуда он начался, где и что сгорело. Говорили и о том, что год выдался несчастливый: после землетрясения пожар да к тому же невиданная засуха — кто спасся от пожара, погиб голодной смертью. Особенно часто говорили об охватив­шей восемь провинций района Канто [40] Канто — восточные районы Японии, включают нынешний Токио, а также префектуры Канагава, Сайтама, Гумма, Тотиги, Ибараки, Тиба. засухе и о ее многочи­сленных жертвах. Однако для О-Сэн при ее подавленном состоянии все эти разговоры были безразличны, она просто их не воспринимала...

Прежде Кандзю жил в районе Рёгоку. Там у него была кондитерская лавка, где он торговал сэмбэй. Дом и лавка сгорели в ту ночь во время пожара. В огне погибла и млад­шая сестра его жены. После пожара Кандзю, не мешкая, отправился в Когу к родителям жены. Там он закупил соло­му, веревки, циновки, мешки и прочие материалы, необхо­димые для строительства. У оптового торговца лесом Кадзихэя служил в конторе его давнишний друг Томосукэ. С его помощью Кандзю возвел свое нынешнее жилище и занялся торговлей строительными материалами — причем очень успешно. К нему сразу же посыпались заказы. Не прошло и двух недель, как он стал популярен во всей округе, и его уже по-свойски называли «Кандзю из крытой соломой хижи­ны». Он и его супруга О-Цунэ жили экономно, не допуская ни малейших излишеств, и, даже когда дело стало процве­тать, со всем справлялись сами, никого не нанимая со стороны. И все же при всей своей расчетливости они приютили у себя О-Сэн. Сказалась, должно быть, отзывчивость, прису­щая ремесленному люду, а также и то, что О-Сэн — и по возрасту, и даже внешне — напоминала им погибшую при пожаре младшую сестру О-Цунэ. Но обо всем этом девушка узнала много позже.

О-Сэн поправлялась медленно. Смутно она догадыва­лась, что Кандзю и его жена — чужие люди, что она попала в страшную беду и младенец, которого она носит на руках, тоже чужой. Она чувствовала себя крайне неловко, поскольку приютившие ее супруги были уверены, что это ее ребенок. На все попытки О-Сэн переубедить их они уклончиво отвечали: «Ты еще нездорова и до поры до вре­мени старайся об этом не думать». Это бы еще ничего, но в середине декабря пришел чиновник, который занимался перерегистрацией местных жителей, и, когда очередь дошла до О-Сэн, он поинтересовался именами младенца и его отца. О-Сэн не нашлась что ответить. Ей на выручку пришел Кандзю, сославшись на то, что после пожара она потеряла память.

— Похоже, у нее при пожаре погиб дедушка и кто-то еще. Это она еще помнит, а об остальном начисто забыла. Себя называет О-Сэн, младенца Ко-тян [41] Тян — уменьшительный суффикс в именах собственных. . Наверно, его пол­ное имя то ли Кокити, то ли Котаро, но в точности вспо­мнить не может.

— Ну что ж, так и запишем: имя отца неизвестно, мать — О-Сэн, а младенца назовем Котаро, — безразлично произнес чиновник.

О-Сэн, не проявлявшая интереса к их разговору, едва не вскрикнула, когда до ее ушей донеслось имя Котаро, настолько она перепугалась. Она не могла объяснить, почему имя Котаро так на нее подействовало, но ей показа­лось, будто с этим именем связано нечто для нее опасное, страшное. Когда чиновник ушел, она спросила у О-Цунэ:

— Скажите, почему все называют младенца Ко-тян?

— Но ведь ты сама первая так его назвала! — О-Цунэ удивленно поглядела на нее. — С тех пор как ты у нас появи­лась, каждый вечер, словно в бреду, повторяешь: «Ко-тян, Ко-тян». Вот мы с мужем и решили, что так зовут твоего ребенка.

— Ошибаетесь, это имя принадлежит другому человеку, а как зовут младенца — не знаю.

— Ну, если не знаешь, пусть его зовут Котаро, как запи­сал чиновник. Тем более что имя хорошее, под стать насто­ящему мужчине.

О-Сэн нахмурилась и, покачав головой, пробормотала:

— Нет, нельзя называть его этим именем. Ни в коем слу­чае.

Но почему? Почему ей претит это имя? Отчего она чув­ствует в нем какую-то угрозу? Казалось, еще немножко, еще чуть-чуть напрячься — и она поймет. О-Сэн поблед­нела от напряжения, на лице выступил пот, в глазах поплыли яркие круги и зигзаги... В следующий момент силы оставили ее — и она упала вместе с младенцем, привя­занным к ее спине.

С того дня О-Сэн снова впала в состояние невменяемо­сти. Потом приступы стали повторяться. Стоило ей чего-то испугаться, надолго задуматься или перенапрячься, как у нее мутилось в голове, и она переставала что-либо сообра­жать. В такие дни перед ее глазами вновь всплывали страш­ные картины пожара, среди языков пламени и клубов дыма возникала смутная фигура человека, снова слышался чей-то умоляющий голос...

Тем временем младенец рос достаточно упитанным и крепким. По мнению О-Цунэ, ему уже пошел четвертый месяц. Его кормила грудью жена Томосукэ, у которой был ребенок примерно того же возраста, а молока вполне хва­тало на двоих. Жили они неподалеку от Кандзю, и женщина приходила каждый день по нескольку раз, чтобы покормить малыша. Она и на ночь оставляла немного молока, которое в положенный час разогревали, слегка подслащивали и поили Котаро. Вначале О-Сэн ухаживала за младенцем с полным равнодушием, механически повторяя то, чему ее учили О-Цунэ и жена Томосукэ. Но постоянный уход и общение с ребенком делали свое дело, и О-Сэн даже не заметила, как в ее сердце зародилось настоящее материн­ское чувство. По тому, как Котаро плачет, она уже научи­лась различать, проголодался ли он или у него мокрые пеленки. Когда он начинал тревожно шевелиться во сне, не открывая глаз, гладила его, подтыкала одеяло. С наступле­нием нового года выражение лица Котаро становилось все более осмысленным, он даже смеялся, а иногда делал попытки заговорить. Это приводило О-Сэн в неописуемый восторг, и от полноты чувств она крепко прижимала его к себе, ласково гладила по щекам. Теперь она видела свое предназначение лишь в том, чтобы вырастить и воспитать Котаро.