Морис Дрюон - Последняя бригада

Он слишком устал, чтобы ссориться из-за первенства.

— Поскольку командира у нас нет, — сказал, вставая, Бобби, — лично я предпочел бы, чтобы все так и оставалось, но если вы так хотите… — Он окинул взглядом товарищей и обернулся, словно надеялся, что за спиной зажжется свет, и добавил: — Только вот Бруар гораздо более сведущ, чем я. — И, обратившись к Бруару, сказал: — Слушай, старина, если хочешь, давай командовать вместе! Посмотрим, что можно сделать.

Из Бобби и вправду мог бы выйти неплохой командир, поскольку он, просто положив Бруару руку на плечо, как бы компенсировал ему все, что тот потерял.

«Он один воздал мне по справедливости», — подумал Бруар и совершенно искренне ответил:

— Если бы Сен-Тьерри знал, что не вернется, то непременно назначил бы тебя.

Что же такое было в Бобби? Что успокаивало и обнадеживало остальных? С самого возвращения он ничем не занимался: просто пинал ногами булыжники, рассеянно ломал веточки и чистил автомат. Он, правда, стоял выпрямившись тогда, когда другие ползли на животе, но не по причине особого героизма, а просто потому, что, привыкнув находиться под защитой брони, он порой забывал применять к себе общие правила безопасности.

Ребята любили Бобби, а потому у всех засветились глаза и бригада, хоть и поредевшая наполовину, обрела былую бодрость. Да им и не приказы были нужны, а немного человеческого тепла и веселой шутки.

Сидя бок о бок за броневиком перед широкой панорамой местности, Бобби и Бруар принимали решение по организации постов на ночь.

— Надо сократить походный порядок, — заявил Бруар.

— Ну да, будет приятнее умереть среди своих, — тут же перевел Бобби.

Бригада дислоцировалась вокруг замка. Один броневик прикрывал центральную аллею, другой поставили так, чтобы никто не мог атаковать с ручья. Кроме того, пулемет и пушка броневика держали под прицелом равнину и две дороги. Трое стрелков заняли позиции у парковой стены.

Раненых спустили в подвал, где зажгли керосиновые лампы.

Оставшееся продовольствие разделили поровну и установили дежурство по очереди, чтобы иметь возможность хоть немного поспать, если, конечно, позволит неприятель.

Наступила ночь, и всем она показалась ужасно холодной, так как все были на пределе физических возможностей.

Когда посты были распределены, Бобби открыл дверцу броневика.

— Разбуди меня через час, — сказал он Бруару и, скрестив руки на орудии, заснул под охраной остальных.

Сен-Тьерри почувствовал, как нога соскользнула в воду. Он схватился рукой за ветку и понял, что угодил в лужу. И небо, и все кругом было черным. На секунду, чтобы прийти в себя от усталости и шума в голове, он прислонился к дереву, но тут же вскочил. Кажется, он крикнул: «Сюда! Ко мне!» — однако это было всего лишь воспоминание о том, как он звал Бобби. У него перед глазами безостановочно плыли, то возникая, то исчезая, картинки всего, что случилось за день.

Сен-Тьерри снова шел в контратаку — сквозь песок и плотную стену поднятой в воздух земли. Он видел крошечного человечка посреди поля, взлетевшего на многие метры вверх, и крупным планом — улыбающееся лицо Бобби в башне броневика. И еще, близко-близко, лестницу на мельнице в тот самый миг, когда поставил ногу на ступеньку и получил удар штыком в подбородок.

В голове закрутилась скверная песня: «Я потерял людей, я проиграл войну».

Не такой конец должен быть у офицера. Офицеры должны погибать, идя впереди своих отрядов.

— Если попаду в плен, — сказал он себе, — то пущу себе пулю в лоб.

Он машинально провел рукой по гимнастерке у пояса. Так и есть: его разоружили.

«И ремень я тоже потерял», — снова заныла в голове та же музыка. Он пошел вдоль стены и вздрогнул, словно проснувшись. В нескольких метрах от него торчал остов опрокинутой в траншею машины.

— Если внутри кто-то есть, уложу на месте, — сказал себе Сен-Тьерри, собрав все силы, чтобы поднять камень той рукой, которая его слушалась, и грудь его заходила от гнева.

Он подбежал к дверце, да так и застыл с поднятой рукой: наружу свешивалась каска, словно предлагая, чтобы по ней стукнули. Сен-Тьерри различил нашивки на рукаве убитого: француз. На секунду, чтобы только разглядеть его лицо, он чиркнул зажигалкой. Это был Флатте. На носу полоска крови и след от монокля в глазнице. Тот самый Флатте, которому больше не придется «бегать вокруг них», как он кричал еще сегодня утром.

Сен-Тьерри положил ему руку на плечо — мягче, чем положил бы живому. Так трогают за плечо женщину или ребенка.

— Бедный старина… бедный старина… — прошептал он.

На него вдруг нахлынула волна нежности. Хоть и мертвый, хоть и холодный, а все же друг, повстречавшийся в этом жутком одиночестве.

Рука Сен-Тьерри инстинктивно стала шарить по кожаному сиденью: нет ли чего съестного. Потом скользнула вдоль тела, забралась в карман и вытащила портсигар.

Перед машиной вдруг вспыхнул пучок яркого света, и из темноты появились стена, дорога, деревья. Сен-Тьерри случайно нажал рычаг включения фар и теперь никак не мог его выключить.

Сразу защелкали пули. Сен-Тьерри спрыгнул на мостовую и побежал что было сил. Стреляли по нему. Одна фара сзади лопнула, и машина, окривев, освещала только половину ночи. Теперь стреляли по телу Флатте.

Погони не было. Сен-Тьерри бежал дольше, чем требовалось, и силы его были на исходе. Остановившись, чтобы перевести дух, он огляделся и узнал ту самую ложбину, где проводил контратаку. Вот и виноградник, с которого выбили немцев. Все пусто и мертво. Он оставил на этом месте огромную часть себя. А найти снова не смог.

Не встретились, не нашли друг друга два человека: тот, каким он был после полудня, и тот, каким стал сейчас. На брошенное поле боя его привела навязчивая идея. Он равнодушно ковылял по изрытой снарядами земле и не почувствовал радости, узнав дорогу и поняв, что находится недалеко от Шеневе. Теперь ему приходилось бороться с новым врагом: оцепенением.

«Шею давит, — подумал он. — Может, еще можно успеть. Ну хоть за полтора часа, а дойду?»

Он вытащил из портсигара Флатте единственную сигарету, которая там была, и вздрогнул от щелчка замочка. Не решаясь закурить, пожевал табак и тут же выплюнул.

Он не заметил, как на горизонте появилась узенькая серая полоска, отделив темное небо от темной земли: первый признак рассвета.

Сен-Тьерри брел, и его пустая голова качалась в такт шатающейся походке. Он так устал, что единственной целью его существования стало: дойти до дерева, дойти до берега ручья, дойти до ограды парка. И он дошел. Небо начало бледнеть, и местность обрела смутные очертания. В воздухе плыл легкий туман. Сен-Тьерри замерз, на одежду выпала роса.