Морис Дрюон - Последняя бригада

«Шею давит…»

Стоит ли еще бригада в Шеневе?

Он собирался перейти дорогу, как вдруг услышал шаги. Метрах в двадцати перед ним шла шеренга немцев. Он обернулся. Сзади тоже шеренга. Сен-Тьерри понял, что окружен и выбраться уже не удастся. Его покинули последние силы, и он смирился с поражением.

В этот момент в рассветной тишине прогремела короткая очередь, потом еще одна, и он узнал голос пулемета.

У Сен-Тьерри возникло ощущение, что время необычайно растянулось, окружавшие его враги движутся бесконечно медленно, а их жесты застывают на ходу…

А наверху, в Шеневе, стреляли. Стреляли сквозь парк, через поле, вокруг замка закручивалась спираль из пуль, а в голове Сен-Тьерри музыкой звучала канонада, и ему казалось, что он слышит гораздо больше орудий, чем их было на самом деле. И эти несколько мгновений он был счастлив. Его бригада не погибла.

«Нет, надо все-таки распустить воротник», — снова сказал он себе, руками и зубами потянув за галстук.

Секунду спустя немцы нашли его лежащим без сознания.

Рассветная атака стоила бригаде трех бойцов, но враг был отбит. Вторая тревога началась около восьми часов, и на террасу упало несколько снарядов. Затем противник, которому оставалось сделать совсем небольшое усилие, почему-то отступил.

В Шеневе осталось одиннадцать защитников. В их широко открытых глазах застыло одинаковое выражение: все ждали последней атаки. У Монсиньяка была перевязана голова. Бобби расстрелял все снаряды. Осталась последняя обойма для пулемета и несколько ружейных патронов.

— Примкнуть штыки! — скомандовал Бобби.

Все расчехлили учебные, без остриев, штыки.

— Ну что за идиотизм! — возмутился Бобби, впервые проявляя признаки плохого настроения.

Сам он никак не мог закрепить свой штык, который шатался на конце карабина.

— Надо расклинить какой-нибудь бумажкой, — подсказал Мальвинье.

Бобби достал из кармана пятисотфранковый билет и обернул ствол карабина.

— Ну не этим же! — не выдержал Мальвинье.

— А что ты собираешься здесь покупать? — бросил на него насмешливый взгляд Бобби.

— Прошу тебя… — прошептал Мальвинье, опустив голову.

Время шло, и Бобби приказал забаррикадировать первый этаж. Под конец все укроются там. Пулемет вытащили из броневика и установили в большой гостиной. Их было слишком мало, чтобы оборонять весь длинный фасад. И теперь они сидели в золоченых креслах и ждали атаки.

— Если они узнают, где мы засели, то не станут себя особо утруждать, — заметил Бруар.

— А может, в конце концов объявили перемирие… — произнес Коллеве.

Внезапно Бруар вытянул руку вверх:

— Самолеты!

Бобби выбежал на крыльцо. В небе показался черный треугольник самолетного звена.

Неприятель, не желая терять людей при зачистке этой последней точки сопротивления, за которую он и так дорого заплатил, решил просто ее разбомбить.

Никто и оглянуться не успел, как самолеты с ужасным грохотом уже размозжили небо о землю.

В нескольких метрах от Бобби взорвалась первая серия бомб, потом вторая, третья… А сверху осажденных поливали пулеметные очереди. Потом треугольник перестроился, и грохот взмыл в небо.

Один из водителей броневика на животе заполз под свою машину.

Второе звено вспороло облака, и воздух снова задрожал.

— Стреляйте в воздух! — заорал Бобби.

Он заметил, что все вокруг него побежали, и тоже побежал.

— Стреляйте в воздух! — повторил он.

Сверкающие штыки повернулись к крыльям вражеских самолетов, которые распластались над верхушками деревьев. И оттого, что самолеты шли так низко, невыносимый грохот моторов казался еще сильней. От самолетов отделялись бомбы, и можно было проследить, как они падают. Медленно, очень медленно по сравнению с невероятной скоростью мыслей тех, кто еще был способен думать.

С земли раздалась очередь: это Мальвинье стрелял из автомата.

Лежа под машиной, механик ощущал взрывы всем телом. Здание рушилось. Сверху дождем падали камни пополам с искореженным металлом.

С неба спикировало третье звено.

С исхлестанной пулями крыши замка сыпался шифер. Не осталось ни одного целого стекла.

Прижавшись к стене, Коллеве целился в небо. Вдруг он почувствовал, как стена под его плечом пошла волнами, словно камни превратились в некую эластичную Массу. Это тревожное колебание, казалось, никогда не кончится. Земля меняла плотность. Самолеты снова набрали высоту.

Осажденные получили несколько секунд передышки. Но перегруженный вибрациями воздух все еще гудел в ушах, как стальной лист, в который ударили молотом. Замок заволокло густой пылью.

В нескольких сантиметрах от собственного ботинка Монсиньяк обнаружил шипящий осколок бомбы шириной в две ладони.

Первые самолеты, сделав круг, снова вошли в пике. И над одиннадцатью защитниками Шеневе опять завертелась черная карусель.

Те, кто был в замке, выскочили наружу, те, кто был на улице, вбежали внутрь. Все, повинуясь инстинкту, верному или ложному, искали безопасное место.

Фонтен бросился в глубину парка и все бежал не в силах остановиться. Коллеве, отпрыгнув от колеблющейся стены, оказался в самом пекле и бросился на террасу ничком. Он слышал, как пули вспарывают землю вокруг, и ему казалось, что целятся именно в него. Вся тоска и тревога сосредоточились в одной мысли: знать бы, в какую часть тела попадет предназначенная ему пуля. Он обхватил каску руками, защищая суть своих мыслей этим дополнительным живым заслоном. И принялся молиться Богу, но не находил слов. После каждой взорвавшейся бомбы он только тупо повторял:

— Господи! Вот эта — моя! Господи! Вот эта — моя!

Тем временем огонь из трех автоматов, который вели Монсиньяк, Мальвинье и Бруар, обрел слаженность и несколько мгновений спустя настиг самолеты. Один из них неожиданно начал падать.

— Ага, есть! — закричали снизу, но скорее испуганно, чем радостно.

Ожидая, что самолет упадет прямо на них и взорвется, они затаили дыхание, втянули головы в плечи и прекратили стрельбу. Но самолет выровнялся, а вот броневик загорелся. Из-под машины выскочила объятая пламенем фигура: механик с ног до головы был облит горючим. Он бросился на траву и стал кататься по ней, потом съежился и затих, продолжая слабо подергиваться.

И Бобби вдруг подумал, что он весь бой провел рядом с этим человеком, но даже не знает, как его зовут.

— Это был мой бедняга реверсор, — сказал он себе.

Минуты тянулись бесконечно. Сил практически не осталось, ибо во всем этом сумасшедшем хороводе вертелась не только человеческая ненависть. Было и кое-что еще. Символы веры, убеждения — все перевернулось. Стены стали гибкими и мягкими, воздух приобрел свойства металла. И сама земля ненавидела человека, сбрасывала его и отталкивала.