Юзеф Крашевский - Осада Ченстохова

— И я того же мнения, — добавил Яцковский.

— А вы что скажете на это? — обратился со странной улыбкой приор к Жегоцкому.

— Я жду, что скажет отец приор, и заранее подписываюсь под этим.

— Скажу вам, господа, — медленно начал Кордецкий, — то, что внушил мне сейчас Господь Бог, — от этого не отступлю: можно увезти кое-что из драгоценностей для нашего спокойствия, но все-таки защищаться надо, и будем защищаться, и дадим отпор в Ченстохове всей силе шведской.

— Добрейший отец приор! — перебил с усмешкой пан Павел. — Вы увлекаетесь: вы не воин, и у вас нет людей.

— Но зато нас хранит Матерь Божия, и сильна в Нее моя вера. Пан Павел склонил голову.

— И вы решаетесь подвергать чудотворный образ неминуемой опасности?

— Вовсе нет, — возразил Кордецкий, — мы еще подумаем, посоветуемся и поступим с ним, как внушит нам Господь; что же касается Ченстохова, то не отдам этого святого места и буду защищать его до последней капли крови.

— С кем же? — спросил иронически Варшицкий и пожал плечами.

— Хотя бы и сам с нашими семьюдесятью братьями, — ответил решительно Кордецкий.

— С семьюдесятью против многих тысяч?

— Будем камешком Божиим в руках Давида.

— Прекрасно, все это красноречивые слова, ну, а потом что? — перебил пан Павел. — Вы, отец приор, не подумали, что это такая же невозможная вещь, как невозможно броситься с мотыгой на солнце.

— Извини меня, пан Павел, — сказал скромно приор, — но я остаюсь при своем мнении, мои слова вовсе не брошенная на ветер угроза; я долго размышлял и советовался во время молитвы с Богом и Девой Марией, нашей Заступницей; ища у Нее вдохновения, нашего святого законодателя и нашей благословенной братии, и имею основания, что должен так поступить, и поступлю так.

Все более и более стали выказывать изумление, а пан Павел начал слегка волноваться.

— Ваше высокопреподобие, — сказал он слегка обиженно, — вы слишком, быть может, созерцаете небо, и потому у вас мало остается времени взглянуть на землю; все это прекрасные слова, но мы люди опытные…

— Не уступлю, не уступлю, — воскликнул Кордецкий, — никому; конечно, хоть грешным взором гляжу на небо, но Бог не забывает своего недостойного слуги и посылает иногда на него вдохновение. То, что я сказал, сказал по внушению своего внутреннего голоса, который ясно говорит мне: "Восстань, борись и победишь!" А вот и мое знамя, — сказал он, указывая на образ Божьей Матери, висевший на стене, — in hoc signo vinces! [1] Сим победиши.

В выражении лица приора была такая отвага, когда он произносил эти слова, что все внезапно почувствовали, как в их сердцах пробудились мужество и надежда. Только один пан Павел, такой завзятый мирянин, что, конечно, слишком смотрел на землю, не почувствовал сердцем героического вдохновения капеллана. Старый Богданский даже помолодел, и в его глазах заблестели слезы, молча сделал он несколько шагов, подошел и с чувством поцеловал дрожащую руку Кордецкого.

— Да, — закончил приор, видя перемену, произведенную его словами, — неужели я отдам в руки иноверцев место, облитое столькими святыми слезами, прославленное столькими чудесами, в котором Господь излил на нас столько милостей, где монархи наши искали столько раз помощи, где делали столько пожертвований, где мы все привыкли поднимать молитвенный взор наш, от колыбели до гроба, во всех нуждах наших? Нет, нет, мы поставлены тут на страже; довольно того несчастия, что святое изображение искололи татарские стрелы и посекли сабли гуситов. Шведы надругаться над ним не будут, и нога их не ступит здесь.

— Все это прекрасно, все это красноречиво и трогательно, ответил своим ровным и тихим тоном пан Варшицкий, — но все-таки, добрейший отче, хотя для Бога и нет трудного, но я не знаю, что мы совершили особенного, чтобы Он сотворил для нас такое чудо?

— О! Что мы не заслужили, так это верно, — воскликнул приор. — Велики и страшны наши прегрешения, но зато и наказание страшно. Бог велик! Бог и милостив!

— Однако, это иначе как чудом и не может быть названо, — закончил пан Павел, — если бы Ченстохов защищался от шведов. Если отобьете горсть, их придет целый отряд; отобьете его, придет войско, соберется тьма, и, в конце концов, сдадитесь.

— Быть может, погибнем и горячо этого желаем, чтобы кровь наша пролилась за святую веру, — сказал приор, — быть может, погибнем, но не сдадимся, это верно.

— Поистине странная уверенность! — тихо, про себя, проговорил пан Варшицкий.

— Хотели, пане, сказать: упрямство, — с улыбкой добавил Кордецкий. — Вы имеете право так сказать. Называйте, как хотите, и думайте, что угодно, а я повторяю свое, хотя и не от себя: Ченстохов не сдастся.

Шляхтичи смотрели на приора, следя за ним глазами; его лицо, все время воодушевленное, ясное, с легкой усмешкой, казалось, видело будущее и сияло сверхъестественной отвагой. Один пан Павел не был тронут.

— Все это было бы прекрасно, если бы нашествие шведов было временным, — сказал он, теряя, видимо, терпение, — но…

— Я иначе и не думаю! — воскликнул Кордецкий.

— Как это? Король в изгнании, войско рассеяно, одна столица взята, другая, быть может, в этот момент сдается, шляхта и часть магнатов перешли на сторону шведов… Литва в руках царя…

— Ну, нас от этого избавит Бог, — спокойно сказал Кордецкий. — Локоток тоже бродил по стране и скрывался в пещерах, был изгнанником, как Ян-Казимир, но возвратился и счастливо царствовал; и Яну, королю благочестивому и богобоязненному, не пожалеет Он милости Своей.

Пан Варшицкий только слегка пожал плечами, поклонился и, прекращая спор, спросил:

— Не можете ли мне сказать, чтобы я мог передать своему брату, как и с кем вы думаете защищаться?

Приор задумался на мгновение:

— Нас, — сказал он, — в монастыре монахов и послушников семьдесят человек, шляхтичей, обещавших укрыться с нами несколько десятков семей, гарнизону человек пятьдесят, да еще вдвое наберется охотников с монастырских деревень и местечка; пушки в порядке, пороху, ядер и пуль достаточно, провианта есть запас и воды холодной довольно, а остальное Сам Бог даст.

— Но допустим, что шведы подойдут, кто же всем этим распоряжаться будет, кто будет руководить?

— Прежде всего Бог и Заступница наша и святой Павел, — ответил приор.

При этих словах легкая, едва заметная улыбка пробежала по губам пана Павла.

— А затем, — закончил Кордецкий, — пан Стефан Замойский, мечник серадзский, который на днях сюда прибудет со своей родней, уходя от шведов, и пан Петр Чарнецкий, родственник пана Стефана, каштеляна киевского. Для пушек у нас есть два немца; один из них особенно пригодный и отлично знающий дело человек. Ожидаю также: Сигизмунда Мошинского, Яна Скоржевского, Николая Кшиштопорского и некоторых других добрых воинов; у нас никто не будет сидеть сложа руки.