Лютер Блиссет - Кью

Постаревший Гресбек переводит дыхание, снова кашляет и смотрит на меня. На его лице появляется ухмылка.

— После взятия Рима в двадцать седьмом Караффа извлек из собственной способности к предвидению все возможные преимущества, теперь никто не осмеливался возражать ему, он с самого начала был прав: лютеране — пропащие люди, которых совершенно не испугало отлучение и которые разграбили папскую резиденцию. Он начал понемногу сосредоточивать в своих руках власть, поднимаясь все выше и выше в церковной иерархии и используя все новые и новые меры предосторожности.

Эти слова вылетают у меня сами собой:

— Сеть собственных шпионов в каждой стране.

Он кивает:

— Ему всегда удавалось получить информацию раньше всех остальных благодаря множеству наблюдателей, которых он держал во всех важнейших местах. Повсюду, где происходило что-то более-менее значимое, можно смело биться об заклад, у старика был свой человек.

Я прерываю его:

— Зачем он приказал тебе покончить с анабаптистами Мюнстера? Какое отношение они имели к Риму?

— Рим повсюду, Герт. В вас постоянно живет бунтарский дух, отказ подчиняться стоящим у власти. Лютер проповедовал безусловное повиновение. Вполне достаточно: с правителями всегда можно договориться. Но не с вами, вы постоянно стремитесь сбросить их иго, проповедуя свободу и неподчинение, а Караффа просто не мог позволить подобным идеям распространяться и впредь. Благодаря моим детальнейшим отчетам он понял, какую силу представляют организованные массы, увидел, что может натворить даже один-единственный проповедник, такой, как Томас Мюнцер. Анабаптистов надо было уничтожить до того, как они превратились в серьезную угрозу.

— В конце тридцатых Караффа отозвал всех своих шпионов. Монастырь театинцев стал местом вашего сбора.

Он заметно удивлен:

— А ты действительно молодец. — Дрожь сотрясает его плечи, но он продолжает говорить: — Мы были нужны в Италии. Караффа вот-вот должен был заставить папу одобрить его проект воссоздания «Святой службы». Мотивы были самыми благородными: противодействовать распространению ереси новыми средствами. В действительности же старик собирался использовать все эти средства для борьбы со своими внутрен ними врагами в Риме. Ставка на кону была высочайшей.

— Святой престол.

Дрожь пробирает и меня.

— И устранение всех его соперников. Англичанин Пол задал ему хлопот, оказавшись по-своему крепким орешком, но Караффа великолепно разыграл карты, которые были у него на руках. И переиграл его. Мы висели на волоске, но нам это удалось.

— «Благодеяние Христа».

— Вот именно. Я курировал эту операцию с самого начала. По крайней мере, до того, как вновь не понадобился Караффе. Мы с самых первых дней знали, что за Фонтанини с его книжонкой стоит кружок Пола и его друзей. Мы понимали, что кардиналы- спиритуалисты прочитают эту книжонку и будут использовать ее в своей деятельности для сближения с лютеранами. Если бы им это удалось, Карл V объединил бы под своими знаменами весь христианский мир в крестовом походе против Оттоманской империи, и ныне у него не было бы иных врагов. Но Пол не стал папой, и сегодня спиритуалисты падают один за другим под ударами инквизиции. И на этот раз старому театинцу удалось всех обхитрить: он направил против врага его собственное оружие.

Солнце встало над лагуной: кроваво-красный диск разливает по воде свой свет. Мысли беспорядочно теснятся в моем разуме, прорываясь наружу, но я должен заставить себя сдержаться. Я должен помнить — время слишком ценно.

— Что общего имеют со всем этим евреи? Караффа заключил с венецианцами договор, так?

Снова кивок в знак согласия, его глаза впадают все глубже и все больше щурятся от усталости.

— Евреи — это разменная монета. От их уничтожения выиграют все: если маранов признают виновными в тайном исповедании иудаизма, венецианцы смогут конфисковать их имущество. Караффе преподнесут их на серебряном блюдечке, а взамен он водрузит в Венеции стяг инквизиции, провернув столь грандиозную операцию в стране, повсеместно известной своей независимостью от Рима. Очень немногих властелинов в Европе не бросит в холодный пот, когда они узнают подобную новость. Ты снова играешь не на той стороне, Капитан.

Тишина, только ленивый плеск прибоя и крики чаек.

— И в этом и заключалась твоя миссия? Уничтожить евреев?

Тень омрачает его взгляд, словно он говорит через силу, его голос — едва различимое бормотание:

— За этим я и был послан в Венецию.

Усталость завладела всем моим телом, от раскалывающей голову боли она кажется еще сильнее: я прижимаю пальцы к вискам и тоже вынужден прислониться к надгробию, чтобы удержаться на ногах.

Генрих Гресбек изучает горизонт, затем оборачивается и смотрит на меня — годы не пощадили и его, эта бессонная ночь оказалась слишком длинной для нас обоих.

— И какой же будет награда на этот раз?

Он улыбается:

— Быстрый конец, возможно.

— И это награда самому верному слуге?

Он пожимает плечами:

— Только я знаю всю историю с самого начала: Караффа не может рисковать, по-прежнему оставляя меня в обращении. Не сейчас, когда он готовится окончательно взять всю власть в свои руки.

Мой взгляд скользит по надгробиям. На каждом из них я мог бы прочесть имя товарища, мог бы вновь пройти все повороты пути, приведшего меня сюда. Но я не испытываю ненависти. У меня больше не осталось сил кого-то презирать. Я смотрю на Генриха Гресбека и вижу только старика.

Лодка вновь устремляется в открытое море. Бернардо и Дуарте гребут в унисон, а Себастьяно сидит на корме, в любой момент готовый оттолкнуться шестом, чтобы избежать мели или сменить курс. Жуан — на носу, рядом со мной. Человек в капюшоне сидит напротив меня.

Где-то еще в миле за городом нас ожидает один из грузовых кораблей Микешей, мы плывем в тишине, нарушаемой лишь ударами весел по воде и криками чаек.

Итак, заканчивается дуэль, длившаяся всю жизнь?

С галеона Микешей нам сбрасывают канат и веревочную лестницу. Еще в лодке я слышу, как Гресбек разражается просто неприличным смехом, показавшимся мне предвестником смерти. Наверняка и Жуану тоже, потому что, всего на миг утратив свою привычную улыбку, он шипит:

— ¿Porquŭ coco te ries? [105] Почему ты смеешься, сукин сын? (исп.)

— Господа, я знаю, вам есть о чем поговорить. Но к сожалению, ситуация не позволяет нам пускаться в воспоминания.

Он смотрит Гресбеку в лицо:

— Как вы уже поняли, ваше превосходительство, я и есть Жуан Микеш. Тот самый, которого вы пытались уничтожить.

Гресбек не поворачивает головы, не говорит ни слова.