Лютер Блиссет - Кью

Крепкое рукопожатие: новый поворот судьбы. Гресбек не позволяет себе показывать чувств — не в его это привычках. Да и не в моих тоже, как я сейчас понял.

— Удачи, капитан. И да будет у тебя всегда заряженный пистолет за поясом.

— До скорой встречи, друг.

Адриансон едет впереди меня. Пятки бьют по бокам лошади: я не смотрю ни на дома, ни на людей. Вот я уже у Унсерфрауэнтора, вот уже — за городом, вот уже — проехал десять миль по дороге на Антверпен.

Я снова выжил.

Ветер, играя, ворошит пучки травы, словно бороды великанов. Маленький барак, у которого привязаны рыбацкие лодки, кажется, держится каким-то чудом под напором ветра и волн.

Солнце вот-вот поднимется, ночь кончилась, но день еще не начался: розоватый свет освещает чаек, лениво парящих поблизости и готовых подраться с крабами из-за мертвой рыбы, выпавшей из сетей во время ночного лова. Слабый прибой, низкий прилив, небо над побережьем, спрятавшееся в дымке на севере и на юге… Ни души…

Крошечные насекомые бегают по стволу дерева, принесенного бог его знает откуда. Руки сами сжимаются на мокрой коре. Проводник, предоставленный мне братьями из Роттердама, сказал, что это то самое место. Он не захотел ждать: ван Брахт — не из тех людей, с которыми общаешься с удовольствием.

Три тени, вытянувшиеся на песке… в южном направлении. Вот и они.

Руки сжимаются на пистолетах, скрещенных под плащом, который защищает меня от бриза с Северного моря.

Они приближаются медленно, плечом к плечу.

Мрачные невыразительные лица, нечесаные бороды, мятые рубахи, мечи на портупее.

Я не двигаюсь.

Они приближаются ровно настолько, чтобы были слышны слова:

— Ты немец?

Жду, пока они подойдут поближе:

— Кто из вас ван Брахт?

Он высок, тучен, лицо вытравлено морем и солнцем, мелкий пират, хвастающийся, что захватил двадцать испанских судов.

— Это я. Ты принес деньги?

Позвякиваю мешочком у пояса.

— Где порох?

Он кивает:

— Его доставили прошлой ночью. Десять бочек, верно?

— Где?

Три пары глаз уставились на меня. Ван Брахт едва заметно качает головой:

— Имперские силы прочесывают все побережье, было небезопасно оставлять его здесь. Он на старой дамбе, в полумиле отсюда.

— Идем.

Мы пускаемся в путь, четыре параллельных следа на песке.

— Ты Герт Букбиндер, да? Тот, которого прозвали Гертом из Колодца?

В вопросе нет ни любопытства, ни особого выражения — просто констатация факта.

— Я покупатель.

Дамба — это частокол из прогнивших стволов, море продырявило ее, образовав небольшой канал, теряющийся под землей. На вершине покосилась низкая будка сторожа.

Бочки покрыты промасленной парусиной, по которой разгуливают чайки. Когда материю поднимают, с прогнившей рыбы, наложенной в ящики, поднимается рой мух. Внизу выстроились в ряд бочонки. Один из трех мне разрешают открыть: я указываю на тот, что в центре: пират сбивает крышку и отходит в сторону.

Он стремится заверить меня:

— Его привезли из Англии. Рыбная вонь отпугнет шпиков.

Я запускаю руку в черный порох.

— Успокойся, он совершенно сухой.

— Как мне его везти?

Он указывает рукой за дюны, над которыми виднеются голова лошади и высокое колесо телеги:

— Дальше управишься сам.

Я отвязываю кошель и протягиваю ему.

— Пока ты будешь считать, твои люди могут заняться погрузкой.

Достаточно одного кивка, и пара пиратов нехотя поднимает первые бочки и начинает неуклюже шагать по тропе.

Чайка кричит у нас над головой.

Крабы заползают под остов старой лодки.

Солнце начинает разгонять утренний бриз.

Абсолютное спокойствие.

Ван Брахт заканчивает подсчеты:

— Здесь достаточно, дружище.

С силой сжимаю обе рукоятки:

— Неправда. Тут меньше половины того, что вам причитается. — Мгновенное колебание: они не видят пистолетов пол плащом. — Награда за поимку Герта из колодца в десять раз больше.

Я не даю ему времени пошевелиться — стреляю прямо в лицо.

Остальные возвращаются бегом с обнаженными мечами. Двое против одного… Засыпаю порох в разряженный пистолет, забиваю пули, снова порох, утрамбовываю его поршнем, оттягиваю собачку… Они всего в нескольких шагах с оружием наперевес… Глубокий вдох, не дрожать… Целюсь в движущиеся конечности: два выстрела звучат почти одновремен но, первый валится к моим ногам, второй падает, его пистолет стреляет… Возможно, я уже мертв, но мой призрак вытаскивает короткий меч и засаживает его ему в горло.

Хрип.

Тишина.

Я стою на том же месте. Смотрю на чаек, которые возвращаются, чтобы вновь рассесться на пляже.

Бочки приходится грузить самому.

— С этими будет пятьдесят.

Адриансон заканчивает проверку, потом протягивает мне перечень груза:

— Пятнадцать аркебуз, десять бочек пороха, восемь бочек свинца. И десять тысяч флоринов.

— Нам понадобятся две повозки. Рейнард дал тебе пропуска?

— Вот они. Он говорит, их не отличишь от настоящих — на них печать, какую ставят в Гааге.

— Они послужат нам до границы. Потом придется придумать что-то еще. Надо выехать как можно раньше. Придется останавливаться еще в Нимвегене и Эммерихе, и я не знаю, надолго ли мы там застрянем. Путь будет долгим, придется избегать самых прочесываемых дорог.

Коновал предлагает мне свернутый в трубочку сушеный табачный лист, присланный из Индии, и рассказывает, что научился курить у голландских торговцев. Испанцы называют их cigarros, от них исходит запах другого мира, хижин, кожи и зеленого перца. Ароматный привкус — от него остается приятное ощущение во рту.

Мы валимся на койки, предложенные братом Магнусом, проповедником баптистской общины Роттердама. Его стол скуден, но щедрость в отношении нашего дела позволяет простить ему полное отсутствие пиршеств.

Мы выпускаем дым, закручивающийся, подобно нашим мыслям, и он еще долго остается висеть в воздухе в комнатушке, приткнувшейся на чердаке.

Здешние братья — слабые люди. Они восхищаются Мюнстером и пожертвовали нам золотые горы, причем буквально. Но они не станут дразнить власти восстанием: они привыкли исповедовать свою религию тайно, на ночных собраниях и совместных чтениях Библии. Я не нашел в них боевого духа, на который, признаюсь, рассчитывал, но их щедрость и уважение к нам вполне компенсировали его отсутствие.

Трудно в чем-то их обвинить: в крупных торговых городах все совсем по-другому, нежели в наших немецких городах-государствах. И здесь тоже прибавилось испанцев — значит, император заправляет и у них в доме.

Я открыл, что и здесь существует партия недовольных, несколько бунтующих братьев, которые хотели бы последовать нашему примеру. Но они малочисленны и неопытны, и у них нет настоящего вождя. Оббе Филипс, давно отрекшийся от своего апостола Матиса и делающий вид, что всегда придерживался той же умеренной линии, что и сегодня. Потом, есть еще молодой Давид Йорис из Делфта, блестящий оратор, которого наш хозяин считает самым многообещающим лидером. Кажется, судьба будущего движения во многом зависит от него. Его мать стала одной из первых баптистских мучениц, обезглавленных в Гааге, когда Давид был еще ребенком. Он разыскивается по всей Голландии как особо опасный преступник, так что встретиться с ним чрезвычайно трудно. У него нет определенного местожительства, он постоянно пребыва ет в бегах и появляется то там, то там, часто под фальшивыми именами, даже среди братьев и соратников, из страха перед предательством. Кажется, ему не претит ограбление церквей, но он, как и Филипс, яростный противник насилия.