Аркадий Ваксберг - ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО

Еврейский вопрос становился в стране все более тревожным и острым, но верха никак не могли взять в толк, что они сами и создают проблему, с которой потом им приходится бороться. Полное упразднение националыюй дискриминации, вслух заявленный отказ от нее – тогда, в конце шестидесятых годов, это еще могло бы остановить эмиграцию или, во всяком случае, избавить общество от никому не нужной напряженности. Но зашедшая слишком далеко идеологическая политика, определяемая людьми, зараженными ксенофобией, не позволяла дать задний ход.

Будущий член политбюро, а тогдашний крупный функционер ЦК, Александр Яковлев признавал впоследствии, говоря о начале семидесятых: «Все еще оставались учебные заведения, в которые по негласным распоряжениям либо не принимали евреев, либо ограничивали их прием, и за этой нормой внимательно следил КГБ. Сколько судеб сломал этот пресловутый пятый пункт! А газеты в это время трещали об нтернационализме»[51].

КГБ внимательно следил не только за процентной нормой в вузах, он через своих представителей во всех без исключений структурах и звеньях советской системы проводил комплексную антиеврейскую политику. В 1971 году созданное двумя годами раньше Пятое главное управление КГБ (идеологическое) пополнилось специальным Еврейским отделом – для запугивания советского еврейства, пресечения публичных протестов против дискриминации и против эскалирующей день ото дня эмиграции. Именно тогда впервые появилось омерзительное слово «отказник», а борьба советских евреев за право выезда приобрела огромные масштабы.

Вопрос этот продолжал волновать самые высокие верха, но выйти за пределы своего примитивного мышления и навсегда въевшихся во все поры стереотипов они не могли. Еврейский вопрос был специально поставлен в повестку дня заседания политбюро 20 марта 1973 года. Непосредственным поводом послужила мировая реакция на безумный указ президиума Верховного Совета от 3 августа 1972 года, обязавший каждого эмигранта вернуть в казну перед отъездом стоимость полученного им бесплатного образования[52]. Для некоторых категорий выезжавших подлежащая выплате сумма достигала восьми – двенадцати годовых зарплат.

Таким путем делалась попытка не допустить утечки мозгов, закрыть шлагбаум для профессионалов высокой квалификации. Брежнев на этом секретнейшем заседании, в своем узком кругу, был предельно откровенен: «Не только академиков, но и специалистов среднего звена не надо отпускать. Зачем нам ссориться с арабами?» Но вместе с тем трезво оценивал ситуацию: «У нас вся политика по еврейскому вопросу основывается на одном Дымшице, вот видите, у нас Дымшиц – заместитель председателя Совмина[53], так что зря говорите, что евреев притесняем. Может быть, нам немножко мозгами пошевелить?»[54]

Брежнев не скрывал, что обеспокоен реакцией не только Конгресса США, но и западных компартий (в частности, меморандумом, присланным главой французской компартии Жоржем Марше) на антиеврейские дискриминационные законы в СССР: «Кинь кость и американским сенаторам, и Марше, и всем остальным, – сказал Брежнев, обращаясь к Андропову. Отпусти 500 второстепенных лиц, а не академиков. Пусть они там всем расскажут, что с них никаких денег не взяли. Добавь к этим старушкам и инвалидам пару инженеров с высшим образованием из пищевой промышленности – пусть едут. Но не с оборонной промышленности. Пускай эти инженеры поедут бесплатно, они там об этом обязательно растрезвонят. Для нас большой выигрыш. Это временный тактический маневр»[55].

Для того чтобы другим ехать вообще не захотелось, Брежнев нашел спасительное решение. Нет, не отмену национальной дискриминации, а нечто гораздо более простое, отвечающее менталитету его ареопага: «Почему не дать евреям маленький театрик на 500 мест, эстрадный еврейский, который работает под нашей цензурой, и репертуар под нашим надзором. И пусть тетя Соня поет там свадебные песни»[56]. Не стабильный «театрик», а кочующие музыкальные коллективы на идиш вскоре создали, и тети Сони пели там свадебные песни (поют до сих пор), но поток желающих уехать из страны, где евреи стали ощущать себя людьми десятого сорта, не иссякал.

С требованием выпустить их стали все чаще и чаще обращаться представители научной, технической, культурной элиты, составившей основной костяк «отказников». Прогнившей, маразмирующей системе бороться с этим «девятым валом» становилось все труднее, а найти простейший, цивилизованный, демократичный выход из положения – устранить первопричину массового бегства – она не могла. Это с очевидностью вытекает из беспомощной «справки», составленной для Брежнева Пятым главным управлением КГБ от 12 декабря 1976 года: в справке предлагалось разработать новые, более совершенные, меры по «борьбе» с еврейским национальным самосознанием, а не с причинами, вызвавшими его к жизни и обострившими до предела одну из самых больных проблем советской действительности[57].

История создания Еврейского Антифашистского Комитета в 1941 году рассказана выше. Сорок два года спустя та же идея была реанимирована в других условиях, но совсем не с теми задачами, которые стояли тогда перед Сталиным. Его же (первоначальные – не финальные) замыслы конца сороковых годов предстали теперь во всей своей обнаженности, уже без декоративного флера. Как все, что стало делаться после него, но по его же лекалам, – в окарикатуренном виде.

29 марта 1983 года секретариат ЦК (протокол № 101), «по предложению Отдела пропаганды ЦК КПСС и МГБ СССР», создал «Антисионистский комитет советской общественности» (АКСО), выделив для этого огромные деньги и включив сотрудников комитета в свою номенклатуру. Главой (декоративным) комитета был назначен генерал-полковник, дважды Герой Советского Союза – Давид Драгунский (в 1948 году он горячо приветствовал создание Израиля и выражал желание отправиться туда, чтобы сражаться за его свободу и независимость[58]), а реальным руководителем – профессор-юрист Самуил Зивс, кадровый аппаратчик, тесно связанный с Лубянкой. Об этом прямо говорится в «совершенно секретном» постановлении секретариата ЦК, которым руководство АКСО обязывалось «все планы работы разрабатывать совместно с КГБ СССР».

Если перед ЕАК стояла конъюнктурная, временная, но хотя бы внешне благопристойная задача стремиться к контактам и даже к единению с евреями во всем мире, то перед АКСО изначально поставили задачу прямо противоположную. Он должен был не сплачивать, а раскалывать, клеймить, осуждать. Если ЕАК объединил вокруг себя все лучшие силы еврейской советской культуры, то вокруг АКСО вились только мобилизованные Лубянкой подонки – грязная «еврейская» пена, услужливо травившая каждого, кто пытался вырваться из дискриминационных клещей.