Николай Амосов - ППГ-2266 или Записки полевого хирурга

Бочаров сказал:

— Иначе нельзя. Он кандидат, а вы еще молоды. Но он не будет вами командовать, вы будете совсем самостоятельны, со своим профилем... Обещаю вам.

Бог с ним. Дело не в звании — так я себя утешаю. Важно, чтобы работать самостоятельно.

Залкинд и я руководим бригадами, каждая обслуживает по сто пятьдесят раненых. Работаем по двенадцать часов. Живем в бывшем роддоме. Ничего живем, удобно. Сплю на высокой родильной кровати.

Сегодня наша смена. Торопимся утром в госпиталь с Линой и Лизой — они, естественно, в моей бригаде, так же, как Зоя и Тамара. А Канского у меня забрали.

Холод адский. Пускай, фрицев нужно морозить. Раньше в нашей северной деревне так морозили тараканов. Около госпиталя стоят две открытые полуторки и автобус. Санитары снимают с них носилки. Слышу монотонные слова-стоны:

— Ой, скорее; скорее!.. Ой, холодно!

Главный приемник ЭП — физкультурный зал («вокзал») — вмещает до двухсот человек. Середина заставлена носилками. Вдоль стен и в проходах сидят. Справа у входа регистрация — стол, фельдшер в окровавленном халате. Все заполнено по завязку. Очумелый, заросший, опухший военврач ходит между рядами и сортирует. С ним сестра, еще несколько санитаров разносят питье, еду, судна. Гул голосов, дым махры, света мало — окна заделаны фанерой, горит лампочка под потолком. Я бодренько спрашиваю:

— Ну, как обстановка, доктор?

— Что, не видишь? Если к полудню летучка не придет — друг на друга ставить будем. Ты на смену? Забирай вот этих, правый ряд. Свеженькие, из армии...

Ординаторская еще свободна от носилок, и там собрались наша и ночная бригады. Залкинд сидит со своей трубкой, важный, прямой, как гусь.

— Устал, знаешь... Человек пятьдесят перевязали... Ты посмотри, пожалуйста, новых.

Пятьдесят — это мало, я знаю, но не положено спрашивать и советовать. Мы все-таки мужчины.

— Пошли, девчата!

Машина закрутилась. Лина, Лиза в перевязочную — обрабатывать новых, я в обход — сортировать. Первое — отобрать на эвакуацию. Нужны места, ЭП задыхается. Отправлять в хорошем состоянии, с хорошими повязками. Отмечать: «Лежа», «Сидя». Второе — на перевязку, не пропустить газовую, кому надо — гипс. Да, Бочаров уже требует гипс, хотя нам совсем не до него — барахтаемся в потоке раненых, в постоянном цейтноте, кризисе мест. «Вы госпиталь! И сейчас не русско-японская война». Все понимаю, но как охватить?

У нас вид приличий. Кровати, белье, халаты. К сожалению, это внешне. Моем только тех, кто задерживается, потому что пропускник забит ранеными.

Полегчает — разберемся. «Когда полегчает, уедем, — так сказал Бочаров. — Наступать».

Раненые не тяжелые, но большинство лежачих. Ранения мягких тканей и переломы голени, стопы. А обмороженных по-прежнему нет. Это при таком-то морозе, при наступлении, когда нет блиндажей и окопов, когда села сожжены. Да, интенданты молодцы!

А вот вши — есть. Не так много, сам не вижу, но сестры говорят, что есть. Вещи прожариваем. Того и гляди, сыпной тиф, как в гражданскую был.

Перевязки. Принести раненого на носилках, положить на стол — двое санитаров-носильщиков. Развязать бинт, шину, салфетки — обнажить рану. Если перевязка первая после операции, обработки раны, марля приклеилась, больно. Можно перекисью смочить и медленно-медленно отдирать от кожи. Хорошо, но очень долго. Времени нет. Можно рывком — без предупреждения.

— Что ты делаешь, холера!.. Что ты рвешь! Отмочить нужно...

Тамара — мастер уговаривать, взывать к мужскому терпению.

— Ты потерпи, родной, потерпи... Я сразу сниму, немножко больно будет, но зато быстро... А так, если отмачивать, — и больно, и долго. Хорошо? Ты же солдат, потерпи.

Зоя стоит у стерильного стола в стерильном халате и перчатках, по всем правилам.

Все операции я делаю сам — это быстрее. Маленькие рассечения — под местной анестезией, большие — под наркозом. Оперируем примерно каждого пятого. Радикальные иссечения уже явно опоздали — вторые-третьи сутки идут. Но рассекать необходимо. Газовой пока нет. Зимой микробов меньше. О гипсах: для глухих повязок условий нет — во-первых, времени требуют, во-вторых, эвакуацию задерживают. За прошлый день наложили всего четыре — три на голени и на плечо с жилеткой. Но есть паллиатив — гипсовые лонгеты как транспортная иммобилизация улучшенного качества. Не вижу особого смысла, но требует Бочаров. Так и крутим:

— Санитары! Стол пустует! Живее!

— Варя, лонгету на голень!

— Зоя, все для иссечения, под местной!

— Тамара, наркоз!

— Лиза, запиши: «Кириллов. Слепое пулевое ранение средней трети левой голени, с переломом большебериовой кости, осколчатым. Отек. Рана 3х0,8, не обработанная. Операция. Рассечение: разрез 9 см до кости. Удалены свободные костные осколки — 2. Пуля не найдена. Повязка с хлорамином. Шина Крамера до паха. Эвакуация — «лежа». Перед эвакуацией посмотреть. Все. Следующий?

Периодически в перевязочной появляется кипящая Любовь Владимировна:

— Николай Михайлович! ЭП требует принять еще восемь лежачих. Положить некуда. Говорят, все равно принесут. Что делать?

— Что делать?! Почем я знаю что! Кладите по двое!

— Но это ужасно!..

И так часов до четырех, пока обед не принесут. К восьми вечера приходит другая бригада. После ужина и уборки перевязочной, часов в девять, они вступают на главную линию, а мы отправляемся на вечерний обход и начинаем несрочные повторные перевязки. Возвращаемся в свой роддом в час или два ночи. Бредем по морозу и снегу, чуть живые, но удовлетворенные. Хотя всех дел не переделать и что-то до утра осталось, но не срочное.

Неужели я такой тупой, что никогда не научусь разбираться в раненых? Сколько самонадеянности, бахвальства, пока на пустяках сижу, а как до дела доходит, так ляпсусы. Просто хоть плачь. Ужасное ощущение осталось в руках. На всю жизнь останется.

Боец Попков был ранен при бомбежке в самом Подольске, где-то рядом, и доставлен в ЭП через десять минут. (Мы не замечаем бомбежек, если стекла не выпадают. Тут же не выпали... Нет, не герои — просто некогда). Меня вызвали сразу же. Двое санитаров несут его к нам на носилках, а он бьется и кричит: «Пустите!» Правая штанина вся изорвана, и сквозь дыру зияет кровавое месиво, клочья мышц... А он ничего не понимает и ворочает раздробленной ногой, прямо страшно смотреть, как она гнется посредине бедра... Лужица крови на носилках, хотя жгут уже доктор наложил. Он в сознании, но не понимает, затихает на секунду после уговоров и снова принимается кричать и биться. Пульс полный, редкий, не больше 60. Бегом понесли в перевязочную. Пока раздевали и перекладывали жгут на голое тело, он стал стихать, уже не так рвался и кричал, наполнение пульса начало падать, а частота возрастала. Я думал, что он просто возбужден от бомбежки. Конечно, сразу морфий, сердечные, согревать. Через; полчаса — вся картина шока: совсем затих и только дрожал и жаловался на холод, несмотря на грелки. Заторопились с вливаниями. Пол-литра крови, литр физраствора с глюкозой и спиртом перелили в вену в течение часа. Кровяное давление если не очень повысилось, то во всяком случае стабилизировалось на цифрах 80-90. Нужно что-то делать. Жгут лежит. На задней поверхности бедра — огромная рана, не менее, чем 20 на 30 сантиметров. Все ткани превращены буквально в кашу. В бедре почти не чувствуется кости — она мелко раздроблена. Вот тут мне нужно было остановиться. Тут! Но где там! Я же такой опытный, такой юдинец, начитался книжечек о чудесах глухого гипса, решил, что самое время проверить эти чудеса. Абсолютно свежая рана, весьма опытный хирург и гипсовальщик, условия для квалифицированного наблюдения и лечения...