Николай Никитин - Северная Аврора

На пути к городу лежало сильно укрепленное противником селение Спасское. Совещание было посвящено подготовке к предстоящему сражению под Спасским. О результатах разведки еще никто в штабе не знал.

Колонна Фролова по-прежнему стояла на Вельско-Шенкурском тракте. Вправо и влево от нее находились фланговые колонны: западная – Левко, и восточная – Солодовникова. Обе они, по плану Фролова, должны были обойти Шенкурск и захватить его тылы. Важской колонне предстояло взять селение Спасское лобовым ударом и затем ворваться в Шенкурск.

Первым выступил на совещании Солодовников, огромный, грузный человек с упрямыми, железного цвета глазами.

– Мы уже в четырех верстах от города, – настойчиво говорил он. – Моя колонна под Спасским. Бойцы рвутся в Шенкурск. А теперь – пожалуйста… от ворот поворот!.. Неверно это!.. Не могу согласиться.

После него попросил слова командир западной колонны Левко, худощавый, узкоплечий, с нервным, подвижным лицом.

– Что же это получается? – вытирая ладонью потный лоб, также с недовольством проговорил он. – Почти непрерывный бой на марше. Всю Тарню с боями прошли. Вьюги, морозы… Помороженных уйма… Я только тем ребят и поддерживал… «Товарищи, говорю, мы возьмем Шенкурск…» А теперь, выходит, его без нас возьмут?…

– Таково приказание штаба армии, – сказал Фролов. – Это тебе понятно?

– Понятно… – ответил Левко. Его лицо перекосилось. – А чувства людей тебе, комиссар, понятны? Сердце бойца ты учитываешь?

В избе наступило молчание. Бородин стоял у окна, заложив обмороженные, красные руки за пояс гимнастерки, и смотрел на улицу.

Он понимал Левко и Солодовникова. Действительно, было обидно: проделать изнурительный боевой поход и не участвовать в его славном победоносном завершении.

Но в эту минуту случилось то, чего никто не ожидал. За стеной избы послышалось ржанье лошадей. В сенях раздались радостные голоса. Дверь распахнулась, и в избу вошли Крайнев и Хаджи-Мурат.

– Конец! – весело сказал Хаджи-Мурат своим гортанным голосом. – Шенкурск свободен.

– Вы были в Шенкурске? – вскрикнул Фролов. Он вскочил с такой стремительностью, что лампа едва удержалась на столе. Ее подхватил Бородин.

– Да, мы были в Шенкурске, – ответил Крайнев. – Город свободен. Интервенты в панике удрали.

Это бегство после столь яростного сопротивления удивило и Фролова и всех командиров. Но затем по рассказам пленных удалось восстановить картину того, что произошло в осажденном Шенкурске.

Защищать город интервенты уже не имели возможности: их разбитые вдребезги части все равно не выдержали бы натиска советских войск. Бросая оружие, они разбегались по лесам.

– Довольно! Мы не хотим умирать! Домой! – кричали американские солдаты, покидая окопы под Шенкурском.

Паника была так велика, что перед офицерами стояла только одна задача: предупредить массовую сдачу в плен, своевременно отвести солдат в тыл.

Малочисленные гарнизоны в нескольких селениях от Шенкурска до Двины в любом случае не могли задержать продвижения советских войск. Быстро подтянуть свежие резервы из Двинского Березника, с Двины было немыслимо: для этого не хватало ни транспорта, ни времени. В тылу за Шенкурском не имелось никаких оборонительных рубежей. Предчувствуя неизбежность окружения и стремясь спасти жалкие остатки своих разгромленных, обессилевших батальонов, бригадный генерал Фин-лесон приказал им немедленно отступать к Усть-Важскому.

Вдогонку за бегущими были посланы конные отряды Крайнева и Хаджи-Мурата.

В четыре часа утра колонны Фролова, Солодовникова и Левко с трех сторон вступили в Шенкурск. Навстречу им отовсюду бежали люди.

В полдень был назначен митинг. Город украсился красными флагами. В центре переполненной людьми площади возвышалась увитая алыми лентами трибуна. Над ней также развевался красный флаг. У трибуны стояли знаменосцы отрядов и шенкурцы, вернувшиеся в родной город.

На митинге выступили бойцы, командиры, рабочие шенкурского лесного промысла. Горячую речь произнес вовремя подоспевший Тихон Нестеров.

Фролов выступал последним. Он говорил о том, что взятие Шенкурска во многом предопределяет успех предстоящих боев за Архангельск. В заключение он предложил почтить память павших в боях за освобождение Шенкурска Саклина, Черепанова, красноармейцев и матросов, погибших при штурме Высокой горы. Тут же было решено послать приветственную телеграмму в Москву – Владимиру Ильичу Ленину.

Город зажил советской жизнью. Американцы не успели всех угнать. Часть жителей спряталась. Теперь люди возвращались в свои дома. Всюду топились печи. Хозяйки угощали бойцов чем могли. Девушки обнимали красноармейцев и командиров.

На площади собралась молодежь. Окруженный девушками и подростками, вестовой Соколов играл на гармони. Бойцы подхватили частушку, которую еще недавно местные жители распевали под страхом смерти:

До поздней ночи на улицах толпился народ.

На другой день был создан Шенкурский ревком. Вернувшегося из Березника Касьяна избрали членом ревкома. Простреленное шенкурское знамя, которое он нес при штурме Высокой горы, теперь стояло у него в кабинете.

Фролов ходил по комнатам штаба счастливый, веселый, словно хозяин, вернувшийся к себе домой после длинного и тяжелого пути. Часть его политработников оставалась в Шенкурске. Он предложил остаться и Леле, но та и слышать об этом не хотела.

Конные отряды Крайнева и Хаджи-Мурата преследовали противника. Фролов поставил перед ними задачу – к вечеру взять Шеговары. Телеграфная и телефонная связь по этой линии была перерезана. Вскоре ее восстановили. Фролов узнал, что под Шеговарами два дня шли жестокие бои. 25 января партизанский отряд Макина ворвался в это большое село. Молодежь села во главе с Михаилом Смысловым тушила пожары и преследовала отступающих. Шеговары, как и прочие селения, были подожжены интервентами.

В первом номере газеты «На борьбу», вышедшем в освобожденном Шенкурске, комиссар Фролов писал:

«Мы не раз обращались к разбойничьим правителям Англии, Франции и Америки… Мы спрашивали их: что им надо на нашей земле? Они молчали, не желая разговаривать с советской властью.

Ну что ж!.. Тогда заговорило наше советское оружие.

Сейчас из Усть-Паденьги захватчики уже откатились к селению Кица, на девяносто верст. Скатертью дорога! С первого августа 1918 года по январь этого года советское правительство восемь раз выступало с мирными предложениями. Реакционные круги, вдохновлявшие интервенцию, не отвечали. Они не хотели говорить с нами на человеческом языке. Поговорим на языке пушек и пулеметов. Очевидно, разбойникам такой язык понятнее…»