Николай Никитин - Северная Аврора

Черчилль читал долго, как будто не веря собственным глазам. Затем он нервным жестом отложил листки в сторону. Мэрфи показалось, что лицо патрона еще больше пожелтело.

Мэрфи смотрел на Черчилля, как бы говоря всем своим видом: «Я вас предупреждал, этого следовало ожидать».

Некоторое время длилось молчание. Наконец Черчилль не выдержал.

– Идите к черту! – закричал он. – Вы обожаете приносить новости, от которых скрипят нервы. Не мешайте мне!

Андрей Латкин и Матвей Жемчужный уже месяц находились в архангельской тюрьме. Вначале их почти каждый день допрашивали, грозили расстрелом, били, сажали в карцер. Но оба они в один голос утверждали, что никакой группы Егорова на Мудьюге не существовало.

Жизнь в тюрьме была ужасной. Повторялось все то, что было на Мудьюге, – голод, неожиданные вызовы на допрос, избиения, расстрелы.

Когда вскрылась река, заключенных погнали на работу в порт. Люди замерзали в ледяной воде. Негде было ни обсушиться, ни обогреться. Заключенных по-прежнему морили голодом, и они, так же как на Мудьюге, умирали от цинги и тифа.

Однажды вечером надзиратель Истомин, родственник Дементия Силина, подошел к Жемчужному и, оглянувшись по сторонам, тихо сказал:

– Ну, Матвей, директива тебе от подпольного комитета… Вот записочка от Чеснокова. Завтра бежим. Я, ты и Латкин.

– Ты-то куда? – спросил Жемчужный.

Надзиратель сердито махнул рукой.

– Куда – это ничья забота. Бегу потому, что сил больше нет, с души воротит. Ты вот что, слушай. Завтра будут посылать за цементом на левый берег. Я возьму тебя и Латкина. Понял?

– Не велика хитрость… А дальше?

– В пакгаузе у портовиков переоденемся. Там же получим документы. И сразу в поезд. Билеты нам будут уже куплены. Доедете до станции Тундра. У Тундры путевые работы идут. Пойдете к ремонтному мастеру Семенову, он вас примет… С ним условлено. А я поеду дальше. Все понял?

– Все.

– Риску не боишься? Башка недорога?

– Дорога, бо одна… – Боцман зло ухмыльнулся. – Да воля дороже. Ты меня не пытай… Сам-то действуешь по чьему приказу?

Истомин объяснил, что ему дано поручение от подпольного комитета.

– Не боишься? – спросил Жемчужный Андрея, рассказав ему о разговоре с надзирателем. – Может, и провокация? Бес его душу знает… Давай прикинем, помозгуем.

– А что думать? И чего бояться? – усмехнулся Андрей. – Все равно нам нечего терять, Матюша.

Побег сошел отлично. Портовые рабочие оттолкнули лодку, на которой переправлялись беглецы, она поплыла по течению, и контрразведка потратила много времени на ее поиски. Найдя, наконец, пустую лодку, контрразведчики решили, что Истомин убит и выброшен в воду. Но где заключенные? Их долго искали в Архангельске и, конечно, не нашли.

Почти месяц Андрей и Жемчужный работали землекопами. Боцман сбрил бороду и стал неузнаваем. Но и он и Андрей все-таки со страхом смотрели на каждого нового человека, появлявшегося в рабочем бараке. Когда всю партию рабочих перебросили к станции Обозерской, они почувствовали себя спокойнее и стали думать о переходе через линию фронта.

Но тут случилась беда, помешавшая им осуществить свою мечту. Однажды ночью – это было в конце мая – барак оцепили солдаты. Всех рабочих от двадцати до сорока лет вызвали по списку, объявили им, что они призваны в армию, и под конвоем отправили в Архангельск. Доведя до Бакарицы, их высадили там и разместили в казармах. Миллер называл это «очередным набором».

Из казарм никого не выпускали, поэтому Жемчужный не мог связаться с архангельскими подпольщиками.

На второй неделе пребывания в казармах молодой железнодорожный рабочий Степан Чистов, сосед Жемчужного по нарам, показал ему листовку.

– Женка принесла! Почитай! Греков сказал, что мне нужно с тобой связаться…

«Товарищи, – говорилось в листовке, – вас загнали в миллеровские войска! Берите оружие… И переходите фронт… Красная Армия ждет вас…»

– Как считаешь, дело советуют?

– Дело, – хитро улыбаясь, ответил Жемчужный. – Выходит, Миллер не только мобилизував нас, но вдобавок и вооружит. От тут-то мы ему и пропишем, где раки зимуют… Что ж, Степан, пора действовать. От спички и города горят… Давай, не теряя духа! У меня люди найдутся. Ты тоже подбери добрых хлопцев. Партия указывает нам дорожку… С разговора о листовках и начнем. Лиха беда начало… А уж там… Мы не из робких!

Тяжкие, почти нечеловеческие испытания закалили Андрея. В этом молодом и невероятно исхудавшем солдате с упрямыми серыми глазами никто не смог бы узнать прежнего студента. Да и по документам Андрей Латкин был теперь мещанином Алексеем Коноплевым, место рождения – Царское село, постоянное местожительство – Каргополь, образование – городское училище.

При проверке Андрей смело подал свои документы офицеру контрразведки. Тот поставил на них штамп.

«Союзное» командование мало беспокоилось о настроениях солдат. Айронсайд считал солдата машиной: «Достаточно поставить ее в соответствующие условия, и она принуждена будет действовать механически». Так же думали и его офицеры, с помощью пулеметов загоняя людей на военную службу.

Батальон находился под неусыпным наблюдением офицеров и переводчиков, присланных военным контролем. Когда батальон размещался в деревне или в лесу, русские роты по приказанию командира сводной Северодвинской бригады генерала Финлесона окружались английскими или американскими частями. В бою за спиной русских солдат должны были стоять английские или американские пулеметчики.

Солдаты, конечно, сразу поняли, что их хотят использовать как пушечное мясо. Однако русские люди не упали духом. Ненависть к врагу возросла. Большевистские листовки имели успех у солдат. Они с нетерпением ждали того часа, когда смогут направить оружие против своих угнетателей. В каждой роте были созданы пятерки. Их деятельностью руководил подпольный комитет, в который вошли Матвей Жемчужный, сейчас носивший фамилию Черненко, Алексей Коноплев (то есть Андрей Латкин) и Степан Чистов.

Пропаганда среди солдат велась так искусно, что офицеры не замечали в своем батальоне ничего подозрительного. Айронсайд каждую неделю получал успокоительные рапорты. Он стал считать этот батальон своим детищем, гордился им перед белогвардейским генералитетом, предлагая направить своих офицеров и в другие миллеровские полки. Марушевский и Миллер просили его повременить с этой мерой, которая, по их мнению, «могла оскорбить национальные чувства русского офицерства». Айронсайд милостиво согласился.

Он чувствовал себя на вершине славы, забыл уроки Шенкурска и считал, что большевики скоро будут разбиты.

Из Англии и Америки прибыли новые части. По освободившемуся от льдов морю пришли транспорты с вооружением. Все это настолько вдохновило Айронсайда, что он собрал у себя в штабе газетных репортеров и торжественно заявил им: