Николай Никитин - Северная Аврора

– Спасибо, что исполнили просьбу Коли, – сказала Шура. – Мы все вынесем… И непременно победим!

– Непременно, Шурочка! – отозвался Андрей уже с порога.

– Боцману… Матвею кланяйтесь… Коля ведь его сильно любил!.. – крикнула Шура вдогонку.

Через несколько дней после приезда на Северную Двину батальон был расквартирован по деревням вокруг селения Двинский Березник.

Стояли томительно длинные дни. Солнце почти не заходило. В короткие воробьиные ночи небо мутнело, как вода, забеленная молоком. Среди солдат только и было разговоров, что о предстоящем восстании. Внешне все держались по-прежнему спокойно. Но лающие команды на английском языке теперь доводили солдат почти до бешенства. Из опасения, как бы бунт не возник стихийно, Андрею и Жемчужному приходилось успокаивать людей.

В полку существовали две власти: явная и тайная. Получив какое-нибудь распоряжение; солдаты прежде всего докладывали о нем одному из членов своей ротной пятерки. Интервентам лихо козыряли, пели в угоду переводчикам похабные песни, по вечерам хором читали «Царю небесный», в воскресенье плясали под гармошку. А по ночам в сараях велись приглушенные разговоры, мгновенно стихавшие, когда приближался кто-нибудь из офицеров.

В подготовку к восстанию были уже вовлечены все роты первого батальона. Второй батальон еще находился в Бакарице.

Андрей на воздухе окреп, разрумянился, посвежел.

Попав на фронт, Латкин своими глазами увидел, как интервенты под предлогом реквизиций беззастенчиво обирали крестьян, отправляя пушнину и меха в Архангельск, а оттуда – за границу. Особенно отличался этим батальонный командир Флеминг, за полмесяца наживший себе большое состояние. Крестьяне так ненавидели его, что он не ложился спать без охраны и для храбрости целыми днями хлестал виски. Солдат он подвергал бесчисленным наказаниям, надеясь таким образом внушить им страх и парализовать их волю.

За избой комендантского взвода на полянке были вбиты в землю железные колья. Провинившихся русских солдат раздевали донага и, распластав на земле, привязывали к этим кольям на съедение комарам.

Солдаты с жадностью прислушивались к далеким выстрелам, доносившимся иногда с Двины. Когда в Березниковский порт возвращались покалеченные английские речные канонерки и мониторы, насупленные лица солдат прояснялись, и членам ротных пятерок опять приходилось успокаивать людей, чтобы они не навлекли на себя подозрений. Нужно было дождаться, когда полк повезут к передовым позициям.

Это случилось в июле.

Среди людей роты особое внимание Андрея привлек молодой солдат Фисташкин. Он ни с кем не заговаривал, неохотно отвечал на вопросы и всегда держался в стороне. Никто не решался поговорить с ним в открытую, и Андрею пришлось взять это на себя.

Только что прошла вечерняя июльская гроза.

Андрей и Фисташкин сидели в окопе.

Полузакрыв глаза и прислонившись спиной к глинистой стенке окопа, Фисташкин тихо напевал старинную протяжную архангельскую песню:

Из блиндажа вышел лейтенант, командир роты.

– Молчать! – крикнул он Фисташкину и со всего размаха ударил его по щеке.

Фисташкин охнул от боли. Андрей перехватил его взгляд, брошенный на лейтенанта. В этом взгляде было столько ненависти, что Андрей про себя усмехнулся. «Э, брат, – подумал он, – ты, кажется, только на первый взгляд такой тихий…»

– Открыть стрельбу по большевикам! – приказал лейтенант Андрею.

– Есть открыть стрельбу по большевикам, господин лейтенант! – громко повторил Андрей.

Ротный командир ушел. Мгновение подумав и покосившись на Фисташкина, Андрей дал пулеметную очередь по болоту.

Фисташкин улыбнулся.

– Вот как надо, видел? – сказал Андрей.

Солдат боязливо оглянулся и кивнул.

– Не робей, Фисташкин, – весело проговорил Андрей, хлопая парня по плечу. – Здесь, по эту сторону фронта, тоже есть советская власть. Нас много, и никакие иноземные сволочи нам не страшны! Ну, подыми голову. Выше голову! – уже командуя, сказал он. – И посмотри мне в глаза… Не выдашь? Имей в виду, если со мной что-нибудь случится, и тебе плохо будет. Товарищи отомстят. Так и заруби себе на носу! Понял?

– Понял, – ответил солдат.

– Чего ж ты дрожишь? Смотри, как вся наша рота дружно живет. А ты что?

– Страшно, товарищ Коноплев… Вдруг кто-нибудь узнает.

– Никто не узнает, если будешь держать язык за зубами.

Он протянул руку за бруствер.

– Там советская власть… Ждет нас.

– А наказанья нам не будет? – осторожно спросил Фисташкин.

Андрей вынул из кармана листовку, привезенную им еще из Архангельска.

– На, читай! По этому пропуску целая рота, даже полк может перейти.

Фисташкин прочитал листовку и вернул ее Андрею.

– Я уже читал ее, давали. А это верно, товарищ Коноплев?

– Конечно, верно. Неужели тебе самому не совестно гнуть спину перед иностранными офицерами? Как он тебя сейчас саданул! До сих пор щека горит.

– Я ночей не сплю, – глухо сказал солдат. – Все думаю: придет Красная Армия, что я скажу?

– Встать! – раздался у них за спиной голос переводчика.

По окопу шел командир батальона, высокий, дородный Флеминг.

– Что за разговоры? – спросил он по-английски.

– Сказку рассказываю, – по-русски ответил Андрей.

– Скас-ска?…

Андрей спокойно усмехнулся.

– Про Иванушку-дурачка.

Ничего не понявший Флеминг с презрением посмотрел на Латкина.

– Молчать! – крикнул он.

Это было единственное русское слово, которое от него можно было услышать.

Вечером рота была отведена на отдых в деревню Труфаново. Оружие у солдат отобрали. Согласно распоряжению Флеминга, они должны были получить его только при выходе на позиции.

Люди бродили по деревне. Несколько солдат стирали на речке белье.

– А что, Степан, – спросил один из них, обращаясь к Чистову, – Коноплев у нас вроде комиссара? Али Черненко?

– Бог знает, – лукаво, с хитринкой ответил Чистов. – Может, один из них комиссар, а другой командир. Мы, ребята, при начальниках, беспокоиться нечего.

– Я сегодня с Коноплевым говорил, – сказал Фисташкин. – Он нас выведет к своим.

– Ясно, выведет! – горячо подтвердил молодой солдат с лицом, усыпанным веснушками. – Меня что грызло: хоть камень на шею да топись. А теперь не пропаду. Выйдем!

После того как люди поужинали, лейтенант вызвал к себе Андрея и приказал ему явиться к батальонному командиру.

Во дворе избы, где расположился штаб, Андрей увидал нескольких унтер-офицеров и солдат из разных рот. Все это не предвещало ничего хорошего. От командира батальона с какой-то бумагой в руках вышел Жемчужный. Лицо его было бледно. «Чем он так взволнован?» – подумал Латкин.