Юрий Герман - Рассказы о Дзержинском

Он поднял мальчика на руки и, стараясь не споткнуться, бережно понес его к пролому в стене.

Уже светало. По-прежнему возле дома стояла толпа.

Здесь Дзержинский положил мальчика на носилки, красноармейцы подняли носилки и понесли. Дзержинский пошел вслед. Когда красноармейцы и Дзержинский исчезли в дожде и тумане, женщина в тулупе спросила:

- А кто этот, который мальчишку вынес? Худой какой. И лицо серое-серое.

Неизвестный матрос в бескозырке ответил женщине:

- Это Дзержинский, - председатель ВЧК.

А председатель ВЧК Дзержинский тем временем шел за носилками, изредка вытирал мокрое от дождя лицо и покашливал. Домой в эту ночь он опять не попал. Прямо из больницы, куда красноармейцы отнесли мальчика, он вернулся в ЧК, в свой кабинет, и сел за стол работать. До утра он пил кипяток и писал, а утром к нему привели на допрос бывшего лифляндского барона. Этот барон скрыл от Советской власти свой титул, назвался солдатом, и его назначили заведовать продуктовыми складами для госпиталей. Из ненависти к Советской власти лифляндский барон облил всю муку, какая только была на складе, керосином. Раненые и больные красноармейцы остались без хлеба.

- Садитесь, - сказал Дзержинский барону.

Барон сел.

Дзержинский медленно поднял на него глаза.

- Ну, - сказал он негромко, - рассказывайте.

И барон, который до сих пор не сознавался в своем преступлении, вдруг быстро стал говорить. Он говорил и все пытался отвести свои глаза от взгляда Дзержинского, но не мог. Дзержинский смотрел на него в упор, гневно, презрительно и холодно. И было ясно, что под этим взглядом невозможно лгать: все равно не поможет.

Только один раз Дзержинский перебил барона - тогда, когда тот назвал его товарищем.

- Я вам не товарищ, - негромко сказал Дзержинский, и глаза его блеснули.

На маленьком полустанке вагон загнали в тупик. Мимо прогромыхал тяжелый состав с красноармейцами. В одной теплушке дверь была открыта, там у железной печки сидели красноармейцы и пели печальную песню.

Дзержинский проводил взглядом состав и медленно пошел по путям.

Вечерело.

Был плохой день - ветреный, с желто-бурыми тучами, с дождем. Беспокойный, тоскливый день. На западе стлался дым: горела панская усадьба. Возле станции росло несколько ветел и берез; там кричали вороны.

Дзержинский дошел до станции, поежился, огляделся. Невдалеке, у поломанного забора, стоял мальчик лет десяти, без шапки, босой. Его посиневшие от холода ноги были облеплены грязью.

- Ты что тут делаешь? - спросил Дзержинский.

Мальчик молчал. Его худое грязное лицо выглядело почти старым. О, эти маленькие старички! Как хорошо знал их Дзержинский, сколько перевидел он этих лиц в дни своей юности там, в Вильно, в Ковно, в Варшаве! Эти уже утомленные глаза, грязные руки с обломанными ногтями, землистые щеки, тупое равнодушие ко всему на свете, кроме пищи.

- Что ты здесь делаешь? - спросил Дзержинский.

- Хлеба... - хрипло и тихо сказал мальчик.

- Откуда же тут хлеб?

Мальчик опять тупо поглядел на Дзержинского и не ответил.

- Пойдем, - сказал Дзержинский.

В вагоне никто не обратил внимания на то, что Дзержинский привел мальчика. Все знали, что Дзержинский постоянно кого-нибудь кормил, о ком-то заботился, подолгу разговаривал с не известными никому людьми. У себя, в отделении вагона, Дзержинский налил мальчику жестяную кружку кипятку, подцветил кипяток малиновым чаем, положил возле кружки кусок сахару и ломоть черного хлеба.

- Пей.

В окно ударил ветер и тотчас же забарабанил дождь. Совсем стемнело. За полотном железной дороги в деревеньке зажглись огни.

- Ты откуда?

- Оттуда.

- Школа у вас есть?

- Нету, - сказал мальчик. - Ничего у нас нету.

И тоном взрослого человека добавил:

- Голодуем. Ничего нет кушать. Кору с деревьев кушаем. А кору обдирать нельзя. Пан Стахович нагайкой бьет. Нельзя.

Мальчик допил чай, собрал на ладони хлебные крошки, всыпал их в рот и ушел. А Дзержинский стоял у окна и смотрел, как по темному лугу движется под дождем крошечная фигурка.

Ночью Дзержинского знобило.

Он чувствовал себя простуженным, сидел в шинели и в фуражке у топящейся железной печки, грел руки и негромко говорил своим товарищам:

- Я хорошо знаю панскую Польшу. Нигде, ни в одной стране, не унижают так национальные меньшинства. Белорус и украинец для пана-помещика - не люди, а холопы, как они говорят. Даже в Индии, вероятно, не хуже...

К вагону прицепили паровоз, коротко проревел гудок, кто-то сказал:

- Кажется, поехали.

Дзержинский подкинул в печку несколько чурбанов и опять заговорил. Вагон покачивался, скрипел, печка раскалилась докрасна. Разговор сделался общим. Говорили об украинцах, белорусах, о шляхте, о панах-помещиках. Дзержинский совсем близко придвинулся к печке. Лицо его сделалось розовым, глаза блестели, - у него, видимо, был жар. Потом он задремал.

Дремал Дзержинский недолго - несколько минут, но товарищи заметили и стали разговаривать шепотом.

Вдруг раздался голос Дзержинского:

- Когда кончится гражданская война, я возьму народное образование...

Стало тихо.

Все обернулись к Дзержинскому.

По-прежнему раскачивался и гремел вагон.

- Да, да, - сказал Дзержинский, - народное образование...

Глаза его посветлели, лицо сделалось веселым и юным, он усмехнулся и, протянув руки к печке, сказал:

- Это должно быть необыкновенно, необыкновенно интересно.

И, блестя умными лучистыми глазами, первый чекист вдруг встал и начал набрасывать план организации всеобщего обучения. Это был точный, не раз продуманный план, остроумный и блестящий, как все, что исходило от Дзержинского. Было ясно, что он давно и упорно думал об этом и что работать в народном образовании ему очень хочется.

Люди сидели и слушали как завороженные. Выл паровоз, в окна вагона стучал дождь, покачивалась керосиновая лампа, и по ободранным грязным стенкам вагона прыгали уродливые тени. Там, в темной и мокрой ночи, советские войска бились с польскими панами. Дзержинский ехал на фронт. И вот ночью, полубольной, он рассказывал о будущем.

Он говорил о том, какие будут построены школы, и перед слушателями вырастали светлые и чистые здания со сверкающими стеклами, в которые бьет солнце...

Он говорил о новом типе народного учителя, об университетах - городах науки, о замечательных научных лабораториях, о новом поколении школьников и студентов, о профессорах, о том, как рабочие и крестьяне будут учиться. И все молчали и представляли себе это будущее, ради которого идет нынче война.

Паровоз внезапно остановился.

Дзержинский замолчал.

- Что случилось?

Вошел машинист и сказал, что дальше нет пути: снаряд разворотил рельсы.