Иван Франко - Захар Беркут

— Юноша, — вскрикнул он, — что ты говоришь? Ты хотел бы сделать нечто подобное?

— Что же, боярин, — отвечал не то печально, не то насмешливо Максим, — сам же ты сказал, что сила солому ломит.

— Но ты, ты, который недавно еще клялся: «предпочитаю, мол, умереть, чем пойти на предательство»?..

— Что поделать, — отвечал тем же тоном Максим, — раз нельзя сдержать клятву, так нельзя.

— И ты, такой слабовольный, смеешь думать, что моя дочь будет любить тебя? — воскликнул гневно боярин.

— Боярин, — ответил горько Максим, — не напоминай о ней!

— Ага, видишь, как тебя это задело! — сказал боярин, — видно, я правду говорю.

— Кто знает, боярин, кто знает! У нас время военное, война учит всякому искусству. А что, если бы…

— Если бы что? Почему не договариваешь? — вскрикнул Тугар Волк.

— Ничего, ничего! Я только еще раз спрашиваю тебя: примешь ли мое предложение?

— Но вправду ли ты думаешь вести монголов против своих тухольцев?

— Вправду, если только будет возможно…

— Как это, если будет возможно? Это значит — если не будут охранять тропу?

— Нет, за то я ручаюсь, что тропу не стерегут и что мы пройдем среди бела дня незамеченными, если только не будет какой-нибудь другой помехи.

— А какая же может быть?

— Я… не знаю…

— Если так, то нечего и мешкать долго! Идем к Бурунде!

— Иди один, боярин, и передай ему то, что я сейчас тебе сказал. О возможной помехе незачем упоминать, ибо я еще раз ручаюсь тебе, что ни тухольцы, ни другие вооруженные люди нам не помешают, а прочие помехи ведь не испугают ваших смельчаков.

— Пусть будет так, — сказал Тугар Волк.

— И попроси его, чтоб он велел расковать меня, потому что в цепях невозможно мне будет.

— Это само собой разумеется, — сказал боярин и ушел, думая всякое по пути.

Какие тревожные, какие страшные, мучительные минуты переживал Максим, пока боярин ходил извещать Бурунду о его намерении! Охватив руками голову, сидел он в ужасном смятении, ловя ухом малейший шорох, словно ожидая прихода кого-то, самого дорогого его сердцу. Он дрожал весь, точно в лихорадке, зубы его стучали, как на морозе. Но минуты тянулись так тихо, спокойно, лениво, и каждая из них будто острыми медвежьими когтями вонзалась ему в сердце. А если так не выйдет, как говорила Мирослава, и боярин начнет настаивать, чтоб он исполнил свое обещание? Ну, ясное дело, смерти ему не миновать, к смерти он готов давно — но умереть, не сдержав слова перед человеком, который на это слово положился, чья будущность, а может быть и жизнь зависят от этого слова, — умереть предателем хотя бы только в глазах самого предателя — это страшно, это мука, это горше самой смерти! Но и сама смерть была теперь для него, после свидания с Мирославой, гораздо страшнее, чем за час до этого, чем тогда, когда он сидел посреди улицы и, неподвижный, глядел на горящую родную хату, задыхаясь в дыму пожара…

Но что это? В этот миг задрожала земля, и страшный грохот сотряс воздух. Шум поднялся в лагере, крик, лязг оружия, — что такое произошло? Максим вскочил на ноги и захлопал в ладоши так, что загремели его цепи. Радость, радость! Это тухольцы работают! Это они сооружают ту помеху, которая остановит монголов и не даст ему стать предателем! Теперь он может и умереть спокойно, ибо даже перед врагом он не нарушит своего слова. Сердце его билось учащенно, громко — он не мог усидеть на месте и "зашагал по шатру. Шум в лагере начал утихать, и в эту минуту в шатер вбежал боярин — лицо его сияло радостью и довольством.

— Юноша, — сказал он оживленно, — очень кстати явилось твое предложение. Оно выручило меня из большой беды. Ты слышал этот гул? Хитры твои тухольцы: ставят засеки и позади нас. Скорей ступай к начальнику, он уже набирает отряд, который должен пойти с тобой. Нам надо поскорей убираться отсюда, здесь небезопасно.

Словно острые ножи, вонзились в сердце Максима эти слова. Будь что будет, но ему нужно задержать уход монголов до той минуты, когда он окажется невозможным!

— А с каких это пор, боярин, вас стали пугать мужицкие засеки? Я не думаю, чтобы монголам вдруг стала грозить, какая-либо опасность. Пусть себе тухольцы тешатся своими засеками, мы быстро прогоним их оттуда. А торопиться нам нечего, ибо и сам видишь, — еще не рассвело. А до той поры, пока не станет совсем светло, хода, о котором я говорю, мы не отыщем.

— Но что ж это за ход такой, который только днем можно отыскать?

— Слушай, боярин, что это за ход! В нашем огороде, под толстым слоем земли, лежит большая плита. Надо найти это место, откопать и отвалить плиту, и тогда мы обнаружим узкий, вырубленный в подземной скале, ход, который и выведет нас на самый верх, прямо на Светлую поляну, где ты недавно видел моего отца.

— Ну, так чего же тут ждать? Пойдем сейчас и будем искать! — вскричал боярин.

— Хорошо тебе говорить, боярин, только об одном ты забыл: село сгорело, плетни и хаты наши тоже сгорели, знак, по которому можно было узнать это место, тоже сгорел, так что в потемках я ни за что на свете не сыщу его. Да еще раз говорю — к чему торопиться, если ход наш безопасен и среди бела дня?

— Гм… пусть будет по-твоему, — согласился, наконец, боярин. — Пойду сообщить об этом Бурунде и тотчас пришлю людей, которые раскуют тебя. Только, любезный, ты все же останешься под стражей, так как, скажу тебе по правде, ни Бурунда, ни я не доверяем тебе, и если бы оказалось, что ты обманываешь нас, то, будь уверен, смерти тебе не миновать!

— Я это давно знаю, боярин! — ответил беззаботно Максим.

Вновь ушел боярин, и вскоре после этого в шатер вошли два монгольских кузнеца, расковали Максима и сняли с него тяжелые цепи. Словно вновь на свет народился, так легко почувствовал себя Максим, избавившись от этих железных тяжких пут, которые почти сутки впивались ему не только в тело, но, казалось, и в самую душу. G легким сердцем и полный надежды, пошел он в сопровождении монголов к шатру Бурунды. Бурунда смерил его с ног до головы своими грозными, дикими глазами и сказал через переводчика, — эту услугу сейчас оказывал им обоим Тугар Волк.

— Раб, — молвил Бурунда, — я слышал, что ты знаешь выход из этой долины?

— Знаю, — ответил Максим.

— И готов показать его нам?

— Готов.

— Какой платы ждешь ты?

— Никакой.

— Для чего ж ты это делаешь?

— По доброй воле.

— Где этот ход?

— В огороде моего отца.

— Можешь сейчас найти его?

— Не могу. Все там сгорело, а ход глубоко засыпан землей. Когда рассветет, найду.

— Уже рассветает. Иди и ищи! И слушай, что я тебе скажу: если ты говоришь правду, если найдешь ход, то будешь" свободен, еще и дары получишь. Если же морочишь нас пустыми словами, то погибнешь в страшных мучениях.

— Полагаюсь на твое слово, великий бегадыр, — сказал Максим, — положись же и ты на мое слово!