Иван Франко - Захар Беркут

— Тьфу, какой опасный камень! — сказал он. — Так навис над самым проходом, что, кажется, вот-вот упадет!

— Это святой камень, боярин, — сказал с важностью Максим, — ему каждую весну плетут венки из горицвета — это наш тухольский Сторож.

— Э, все у вас ваше, все у вас святое, все у вас тухольское, даже слушать надоело! — воскликнул Тугар Волк. — Как будто, кроме вашей Тухольщины, и света больше нет!

— Для нас и вправду нет света, — ответил Максим. — Мы больше всего любим свой уголок; если бы каждый так любил свой уголок, тогда, наверно, все люди жили бы на свете спокойно и счастливо.

Максим в своей невинной искренности даже не подозревал, как больно уколол он боярина этими словами. Он не заметил также, какими злыми глазами взглянул на него Тугар Волк. Обращаясь к Мирославе, Максим продолжал растроганным голосом:

— А об этом камне, о нашем Стороже, я вам расскажу то, что слышал от отца. Давно это, очень давно было, еще когда великаны жили в наших горах. Тогда здесь, где теперь каша Тухля, стояло большое озеро; эта котловина была еще замкнута со всех сторон, и вода текла только через ее край. Озеро это было заколдованное; в нем не водилось ничего живого, ни рыбки, ни червячка; и зверь, который пил из него, должен был погибнуть; и птица, которая хотела перелететь через него, падала в воду и тонула. Озеро находилось под властью Мораны, богини смерти. Но однажды случилось так, что царь великанов поссорился с Мораной и, чтобы сделать ей наперекор, ударил своим волшебным молотом по скале и развалил стены, так что вся вода из заколдованного озера вытекла и потеряла свою волшебную силу. Вся окрестность сразу ожила; дно озера превратилось в плодородную долину и зазеленело буйными травами и цветами; в ручье завелись рыбы, меж камней всякие гады, в лесах зверь, В воздухе птица. За это разгневалась Морана, потому что она не любит ничего живого, и обратила царя великанов в этот камень. Но с самой долиной не могла ничего поделать, потому что не могла вернуть обратно мертвую воду, которая вытекла из озера; если бы она вернула обратно всю эту воду до капли и замуровала этот выбитый в скале проход, то стала бы снова царицей наших гор А так, хотя царь великанов и не живет, но зато и Морана не имеет уже тут власти. Но царь не вовсе погиб. Он существует в этом камне и сторожит эту долину. Говорят, что когда-нибудь Морана еще раз соберет свою силу, чтоб завоевать нашу Тухольщину, но этот заколдованный Сторож обрушится тогда на войско Мораны и раздавит его своей тяжестью…

Со странным чувством внимала Мирослава этой повести; она глубоко запала ей в сердце, — ей так хотелось вступить под предводительством этого доброго и животворящего царя великанов в бой с войском Мораны; кровь живей заиграла в ее молодом сердце. Как сильно, как горячо любила она в эту минуту Максима!

А Тугар Волк хоть и слушал повесть Максима, но, видимо, не слишком верил ей; он лишь еще раз обернулся, взглянул на каменного тухольского Сторожа и презрительно улыбнулся, как бы говоря: «Вот глупые смерды, какие пустяки составляют их гордость и надежду!»

Уже наши путники миновали узкое ущелье тухольского потока и вышли на свежий воздух. Перед их глазами внезапно раскинулась длинная, замкнутая крутыми горами, долина Опора, которая где-то там вдали смыкалась с долиной Стрыя. Солнце уже клонилось к западу и жарким пурпуром отливало в широких волнах Опора. Тухольский поток бешеными скачками, с яростным шумом, свергался вниз, чтобы окунуться в Опор. Его вода, в которой резко отражался закатный багрянец, походила на кровь, хлещущую из огромной раны. Вокруг шумели потемневшие уже леса.

С минуту стояли наши путники, упиваясь этой бессмертной и живительной красотой природы. Максим колебался, словно не решаясь привести в исполнение мысль, которая засела в его голове и с силой рвалась на волю. Затем собрался с духом и приблизился к Тугару Волку, вздрагивая и краснея.

— Боярин-батюшка, — произнес он необычайно мягко и неуверенно.

— Что тебе нужно? — Позволь мне быть твоим самым верным слугой…

— Слугой? Что же, это не трудно, приди с отцом и наймись, если очень хочешь на службу.

— Нет, боярин, не так ты понял меня… Позволь мне быть твоим сыном!

— Сыном? Но ведь у тебя есть отец, и, как я слыхал, много лучше, справедливее и мудрее меня, если он завтра будет судить меня!

Боярин горько, ядовито усмехнулся.

— Я хотел сказать, — поправился Максим, — хотел сказать не это. Боярин, отдай за меня дочь свою, которую я люблю больше своей жизни, больше души своей!

Гром среди ясного неба так не перепугал бы Тугара Волка, как эти пылкие и вместе с тем простые слова юноши. Он отступил на два шага назад и пронизывающим, полным гнева и презрения взглядом измерил бедного Максима с ног до головы. Лицо его прямо посинело от злости, зубы были крепко сжаты, губы дрожали.

— Смерд! — вскричал он вдруг так резко, что даже в окрестных горах отдался этот страшный окрик. — С какими словами смеешь ты обращаться ко мне? Повтори еще раз, ибо не может быть, чтобы я и впрямь слышал то, что мне почудилось.

Грозный окрик боярина пробудил в Максиме его обычную смелость и решительность. Он выпрямился перед боярином, как молодой горделивый дубок, и сказал ласковым, но твердым тоном:

— Ничего худого я не сказал тебе, боярин, ничего такого, что приносило бы бесчестие тебе или твоей дочери. Я просил у тебя руки твоей дочери, которую я люблю так, как ее никто на свете любить не будет. Неужто же между твоим боярским и моим мужицким родом так велика пропасть, что ее и любовь не могла бы заполнить? Да и чем же ты настолько выше меня?

— Молчи, смерд! — прервал его яростным криком Тугар Волк. — Рука моя уже готова стиснуть рукоять меча, чтобы заткнуть им твою глупую глотку! Одно только спасает тебя от моей мести — то, что ты нынче выручил мою дочь из беды! Иначе лег бы ты в ту же минуту мертвым за такие слова! И ты, безумный, мог помыслить об этом, посмел поднять глаза свои на нее, на мою дочь? Это потому, что я и она разговариваем с тобой по-человечески, а не пинаем тебя, как собаку? И ты думал, что, спасая ее от когтей медведя, ты добыл ее для себя, точно пленницу?

— О нет! Если так было бы суждено, пусть бы она лучше погибла в кровавых объятиях дикого зверя, чем досталась тебе!

— Нет, боярин, иначе скажи! Лучше бы я погиб в лапах медведя, чем хотя бы один волосок упал с ее головы.

Мирослава отвернулась при этих словах, чтобы скрыть от отца и Максима долго сдерживаемые слезы, которые теперь брызнули из ее глаз. Но Тугар Волк не обращал внимания на это и продолжал:

— И ты, подлое хамское отродье, смеешь равнять себя со мною! Со мною, который весь век провел среди князей, удостоился княжеской похвалы и награды за рыцарские подвиги! Моя дочь Может выбирать себе жениха среди самых первых, самых прославленных рыцарей в стране, а я вместо этого взял бы да отдал ее тебе, смерду, в твое тухольское гнездо, где бы она увяла, иссохла и погибла в нужде? Нет, нет, ступай прочь, бедный парень, ты не в полном рассудке, ты произнес свои слова в припадке безумия!