Лео Киачели - Гвади Бигва

Будь Гвади председателем колхоза, весь свет перекроил бы так, что и не узнать…

Почему же в самом деле у Гочи есть буйволица, а у Гвади нет буйволицы? Почему?

Такую скотину, как Никора, Гвади ни за что не погонит на базар. Будет беречь, будет смотреть за нею не хуже Гочи… Гвади ли не умеет ходить за скотиной! Как не поберечь, если она дает столько молока? Такое вымя, можно сказать, клад для семейства.

Гвади с завистью любовался выменем Никоры — то справа подходил, то слева наклонялся.

— Вот это я понимаю… Пожалуй, и в том подойнике, что давно у нас зря на стене висит, все ее молоко не поместится. И чего-чего только из него не получится: простокваши по горло, сыру куска два, а то и три, таких, за которые по десятке на базаре берут. Творогу сколько! И сыворотка, конечно. Да на кой она шут! Никто не станет ее пить… А Буткия как раздобреет. В три-четыре дня станет огромнейшим псом. Топленая сыворотка творит чудеса. Дети начнут расти как в сказке — не по дням, а по часам: вырастут — молодцами станут, прибавится у нас сразу пять трудодней, двор наш не вместит такого богатства. В прошлом году на один трудодень давали восемь рублей деньгами, а сверх того кукурузы, фасоли, немножко рису и еще всякой всячины. Выходит, что на долю Гвади пришлось бы на день пять раз по восемь рублей и пятерная порция фасоли и кукурузы. Это — по расчету прошлого года. В нынешнем году, говорят, на трудодень придется одиннадцать рублей… Пять раз одиннадцать — не сосчитать. И все это, видишь ли, произойдет от одной буйволицы. Гоча владеет этим кладом, но в его руках буйволица вовсе не клад, пропадает без пользы… Нет сыновей у бедняги, ни одного, зачем же ему молоко?

Неужто не найдется на свете человека, который исправил бы эту несправедливость и отдал буйволицу Гвади?

Гвади считал и пересчитывал, некогда даже слюну проглотить: глаза его, устремленные на вымя, разгорались все больше.

Вот и усадьба. Он остановил буйволицу и кликнул детей.

Ни звука. Он позвал вторично, и опять никто не отозвался. Тогда Гвади с невинным видом, чуть прищурясь, огляделся по сторонам: поблизости никого не видно! Подумал, снова обернулся к джаргвали и громко крикнул:

— Эй, кто-нибудь! Идите-ка сюда!..

Молчание. Очевидно, мальчики еще не возвратились из школы.

Гвади некоторое время раздумывал, настороженно поглядывал по сторонам — нет ли кого поблизости.

Погладил буйволицу по ляжке и, понизив голос до шепота, ласково сказал:

— Иди, милая… сюда, сюда, чириме… И погнал ее во двор.

Несколько мгновений спустя Никора стояла под хурмой, невдалеке от джаргвали.

Пригодился наконец большой подойник. Гвади, присев на корточки, усердно доил буйволицу Гочи Саландия.

Гоча и Найя шли некоторое время молча. Гоча казался несколько спокойнее на вид, но внутри у него все кипело. Это чувствовалось даже в походке, упрямой и вызывающей.

Найя нетерпеливо ждала подходящей минуты, чтобы заговорить с отцом. Но минута эта все не наступала. Девушка волновалась: чем дальше уходили они от толпившихся на лужайке товарищей, тем сильнее разгоралась ее досада. Впрочем, сердилась она не столько на отца, сколько на Геру и на себя.

«Как же это случилось? Почему я послушалась Геру и побежала за отцом?»

Это было унизительно. Гера подвел ее.

«Ах, как неловко и стыдно! — думала она. — Не девчонка же я в самом деле…»

Найя до сих пор толком не знала, из-за чего отец затеял ссору. Гера второпях сказал что-то насчет Никоры, но, на взгляд Найи, повод был слишком пустячный: из-за буйволицы не стоило так шуметь. Ей очень хотелось расспросить обо всем отца.

Они уже приближались к селу. Найя решила взглянуть на отца, фигура которого, точно гора, возвышалась сбоку. Гоча шагал, не поворачивая головы, словно у него окостенела шея. Казалось, он не может оторвать глаз от какой-то точки, которая неудержимо влечет его к себе.

— Из-за чего ты перессорился со всеми, отец? — спросила наконец Найя робким, почтительным тоном.

Гоча притворился, будто не слышал вопроса.

— Нехорошо вышло, отец, — продолжала Найя еще тише. — Из-за чего все это? Пришлось им, такой уж выпал случай, запрячь Никору, чтоб пень перетащить…

Она поспешно добавила громче и тверже:

— Ясно, мы этого не оставим, им придется ответить…

Затем снова понизила голос:

— Только стоит ли из-за таких пустяков ссориться с товарищами?..

Гоча резко остановился и пренебрежительно взглянул на дочь.

— Ты что, учить меня вздумала? Молчала бы лучше! — огрызнулся он и ткнул пальцем в сторону дороги: «Иди!»

Это было уж слишком! Найя обиделась, но и на этот раз постаралась сдержаться. Однако начала отставать от отца. Прошли еще несколько шагов. Найя скрепя сердце снова спросила:

— Зачем тебе понадобилось тащить меня домой, отец? Не понимаю я этого…

— Дома поймешь, — все так же сердито оборвал Гоча и тем же повелительным жестом приказал дочери идти рядом.

Разговаривать больше не стоило. Найя решила отстать от отца и возвратиться к товарищам.

Однако, когда пришло время осуществить это намерение, почувствовала, что ей изменило мужество. Ноги несли не туда, куда ей хотелось. Казалось, какие-то цепи держат ее возле отца. Это был не страх, скорее — нерешительность. И причина этой нерешительности коренилась вовсе не в ней. Ей казалось, что от отца исходит непонятная сила, сковывающая ее по рукам и ногам. Почти с ненавистью глядела девушка на отца.

И было на что посмотреть! С какою стремительностью, с каким напряжением неслось вперед его громоздкое тело — не человек, а глыба, огромная, косная, неприступная! Эта стремительность говорила о суровой, непреклонной воле, которая всей своей первобытной мошью обрушилась на девушку, преградив ей путь к свободе.

Найя с недоумением отметила про себя эти отцовские черты и свое отношение к ним. Почему же она все-таки подчинилась его воле, хотя вовсе не хотела подчиняться?

Эти мысли только усиливали раздражение.

Найя и Гоча шли по улице. Соседи провожали их любопытными взглядами: почему отец и дочь оказались вместе в неурочное время? Почему у них такие странные лица?

Кое-кто из соседей подходил к плетню, чтобы перекинуться словечком с Гочей, но, уловив выражение его лица, люди предпочитали воздержаться от беседы.

Так отец и дочь проследовали по всей деревне.

Дома кроме хозяйки они застали Саломе, младшую сестру Гочи.

Саломе, жившая тут же, в Оркети, зашла проведать родичей. Женщины сидели на террасе старого дома и усердно лущили только что собранную фасоль.

Тасия, увидев мужа, тотчас почувствовала что-то неладное. Она кинула на золовку выразительный взгляд:

«Выручай, Саломе! Наверняка поссорились…»