Александр Лукин - Беспокойное наследство

— Слух прошел, что получил ты крабы. — Голова повернулась влево-вправо, и ее владелец сказал: — Оказывается, ты не один. Я помешал? Прошу прощения!

— Да заходи, заходи! — пригласил его Пивторак. — Что значит — помешал! Ты ж знаешь, у меня всегда народ. Заходи!

Все в кабинете словно по мановению волшебной палочки сделалось игрушечным — до того крупен и внушителен был гость.

— Я скороговоркой. Отпусти, Евген, пять баночек. Можешь?

— Тебе — все что угодно!

— Слушайте, товарищ Пивторак, может, вы и мне окажете заодно такую любезность? — интеллигентно-веселым тоном попросил «Никакой». — Если, конечно, это для вас не затруднительно.

— Ради бога. — Нажав кнопку, Евген Макарович вызвал давешнего смугло-курчавого человечка и распорядился: — Яков Васильич, притащи товарищам по пять баночек крабов.

Через пять минут Яков Васильич вернулся, прижимая к груди жестянки в красно-белых наклейках, и с грохотом высыпал их на пивтораковский сейф. Великан расплатился, рассовал банки по карманам широченного пальто, подмигнул Пивтораку и «Никакому» и ушел.

— Кто такой? — сухо спросил «Никакой».

Евген Макарович пренебрежительно махнул рукой:

— Мастер художественного слова.

— Я вас слушаю.

Пивторак добросовестно изложил историю Павлика.

— Так что, как видите, — закончил он, — паренек примечательный не только из-за скрипки. Я с ним беседовал. Предварительно, как сказать… Похоже — поддается…

«Никакой» подумал.

— Хорошо, — произнес он. — Можно сделать так, чтобы я осмотрел скрипку?

Пивторак поерзал в кресле.

— А… гарантия? Я же должен что-то иметь…

— Мое слово.

Евген Макарович ухватил себя за подбородок, подергал его.

— Ну, конечно, естественно, ваше слово — оно… — он не нашел эпитета. — Но хотелось бы знать точно, как сказать, сумму.

— Вас никто не собирается обманывать, Пивторак, — усмехнулся «Никакой» тонкими губами.

— Ладно, ладно, — заторопился Евген Макарович, отпустив подбородок.

— Предварительно я желал бы, — монотонно продиктовал «Никакой», — посмотреть на юношу издали. Это можно устроить?

— Значит, моему чутью не доверяете? — укоризненно сказал Евген Макарович.

Собеседник серьезно осмотрел свои ногти.

— Отчего — не доверяю. Но… у ваших товарищей есть прекрасное правило: доверяй — но проверяй.

— А как же я вам должен на слово без проверки верить, а? Да еще в денежных делах?

«Никакой» снова сухо усмехнулся:

— Правило, любезнейший, действует лишь в одном направлении: сверху вниз.

Евген Макарович тяжко вздохнул и покачал головой.

— Постараюсь устроить. Через денек сообщу. Вы остановились в «Красной»?

— Как всегда. Мой любимый цвет.

Вот таким образом человек с «никаким» лицом оказался в ресторане одновременно с Павликом и Леной. А на следующий день Евген Макарович устроил Павлику и «Никакому» встречу в гостинице…

Знакомясь с Павликом, «Никакой» ласково взял его пальцы в обе руки и с доверительным дружелюбием сказал:

— Вы знаете, вчера я имел удовольствие наблюдать вас и вашу подругу здесь, в ресторане. Я получил истинное наслаждение. Вы — не просто двое. Вы поистине пара. Вы верите в фатум, то есть в судьбу? Я — верю, очень верю. Мне не раз предоставлялась возможность убедиться, что с судьбой шутить не следует. Вот вчера. Я помыслил про себя, как было бы обворожительно сойтись на короткую ногу с этими молодыми интеллектуальными людьми. И вот — сюрприз! Евген Макарович рекомендует мне вас как обладателя скрипки, и оказывается, что вы — это вы!

Павлик тихонько высвободил свою руку и прервал излияния нового знакомца. Но с лица этого человека не сошло выражение искренней приязни. Теперь его невозможно было бы назвать «Никаким» — физиономия его оживилась, и на ней проступили некие индивидуальные черты. Их трудненько было бы определить словами, но они несомненно были.

…Вышли из «Красной» — «Никакой» вежливо пропустил Павлика вперед.

— Простите мне мою длинную тираду — это моя болезнь: долго говорить. Вы не возразите, если я буду называть вас просто Павел? Нет? Очаровательно. Я был бы счастлив сказать: зовите и меня просто Осей, но не смею быть навязчив. Увы, мой возраст не позволяет с первой встречи стать с вами наравне. Поэтому, к огорчению, именуйте меня Осипом Александровичем. Ну, а теперь… Я весь горю нетерпением видеть скрипку. Не возможно ли произвести это сейчас?

— К моему величайшему сожалению, я не смогу сегодня потушить ваше нетерпение… Дома скрипка у меня отсутствует, а туда, где она присутствует, ехать уже поздно.

Осип Александрович приподнял рукав пальто и взглянул на часы:

— Но ведь только половина одиннадцатого!

— Там маленькие дети. Больные. Они привыкли рано ложиться спать. — Павлик разозлился на себя: «Вроде оправдываюсь!» — и широко улыбнулся: — А главное — мне сейчас не хочется. Понимаете, неохота!

Неизвестно, заметил ли Осип Александрович намеренную резкость Павлика, но узнать это по нему было невозможно. Расстроенно, но так же мягко он проговорил:

— Что ж. Придется в другой раз. Прошу вас, известите тогда меня через уважаемого Евгена Макаровича…

— Ну зачем же затруднять уважаемого Евгена Макаровича? Давайте условимся так. Завтра воскресенье, неудобно. Послезавтра приезжайте прямо ко мне домой в десять вечера. — И он назвал свой адрес.

Точно в двадцать два часа задребезжал звонок. Раздеваясь и вешая пальто, гость огляделся:

— О! Так я и мыслил — у вас совершенно современный вкус. — Он тщательно вытер о половичок, положенный у порога, свои старомодные башмаки, мягко прошел по циновке к креслу.

Павлик отомкнул гардероб, вытащил скрипичный футляр, раскрыл его…

Осип Александрович резко переменился. Лицо его, до той минуты полуосвещенное некими живыми чувствами, снова сделалось физиономией человека без особых примет. Но лишь на минуту — и вновь перед Павликом сидел милый и скромный, чуть болтливый, но крайне деликатный пожилой человек, с интересом разглядывающий редкий музыкальный инструмент…

— Что же является доказательством, что ее продуктировал Страдивариус?

— Идите сюда, к лампе, и загляните в эфу.

Гость повиновался. Осторожно, за гриф, как велел ему Павлик, держа скрипку, он свободной рукой извлек из внутреннего кармана своего не нового, но тщательно отутюженного пиджака очки с тоненькими простыми дужками и надел их. Всмотрелся в вырез деки… Надпись он читал долго, по-детски шевеля губами. Потом вернулся к креслу, сел. Спрятал, опять же одной рукой, очки — не выпуская скрипки, словно боясь, что она вот-вот исчезнет.

— Давайте ее сюда, — фамильярно сказал Павлик. — Ей вредно долго быть на воздухе. Она неженка.