Федор Шахмагонов - Твой час настал!

21-го ноября, едва занялся рассвет, ударили осадные орудия, им откликнулись со стен города пушки, польский стан заволокло дымом. Занялся багровый рассвет, предвещая на содрогавшейся от грома земле пролитие крови.

Солнце еще не поднялось над мутовками елового леса, когда над Грановитой башней Смоленска вспыхнуло маленькое солнце и пробило своим ослепительным светом пороховой дым. Раскатился подземный гул, тряхнуло землю.

В посольском стане пробудились. Труда не составило догадаться, что поляки взорвали подкоп. Василий Голицын подошел к палатке Филарета. Филарет был уже на ногах и истово крестился.

— Взорвали подкоп! Поляки пошли на приступ! — оповестил их Захар Ляпунов.

На всхолмье, откуда открывался вид на Грановитую башню, рухнувшую от взрыва — король, гетман Жолкевский, сенаторы и воеводы. Здесь же ксендзы возносили молитвы о даровании победы.

Пролом заволокло дымом и пылью. Мрак прорезали огненные вспышки пушечного боя. В дымовую завесу входили пешие польские роты.

Смольняне, что прибыли с посольством под Смоленск, проклинали ляхов и уже кричали против Владислава.

Захар Ляпунов припал ухом к земле и повестил:

— Наши бьются с поляками, в город их не допускают.

Василий Голицын с тревогой произнес:

— Как бы они ныне не овладели городом!

Захар Ляпунов уверенно ответил:

— Уже не овладеют! Смоленские пушки не умолкают.

В проломе стены битвой руководили гетман литовский Ходкевич и Стефан Потоцкий.

Взрывом обрушило башню и повалило стену на десять сажень в ширину. В эту воронку устремились запорожские казаки, но были отбиты. За ними пошла польская пехота. Но смоленские пушкари выставили пушки за проломом и били по наступавшим каменным дробом.

Стефан Потоцкий послал вестовщиков к королю, требуя подкреплений. Король в ответ послал Жолкевского узнать, чем подкрепить наступающих. Жолкевский вблизи увидел, что происходит и оценил, что пролом слишком узок. Даже по трупам своих не ворваться в город. Он спросил Потоцкого, зачем нужны здесь подкрепления? Потоцкий ответил:

— Не огорчать же короля, что мы не можем ворваться в пролом!

— Я не постесняюсь огорчить короля! — пообещал Жолкевский.

Слово свое он сдержал и объявил королю, вернувшись на взгорок, что приступ отбит и дальнейшие попытки прорваться в город приведут только к напрасным жертвам. Король, молча, повернул коня и поскакал к своему шатру.

Ночью Захар Ляпунов послал своих вестовщиков к Прокопию с известием, что еще один приступ к Смоленску отбит. А уже дело Прокопия, как повестить об этом московский люд.

Тяжко давалась смольнянам оборона города, но уже многие на Руси ставили в пример противостояние Смоленска ляхам.

Король, чтобы смягчить впечатление от еще одного поражения под Смоленском послал Мстиславскому королевскую грамоту: « И о прежнем твоем к нам раденье и приязни бояре и думные люди сказывали. Это у нас и у сына нашего в доброй памяти, дружбу твою и раденье мы и сын наш сделаем памятными перед всеми людьми, в государской милости и чести учинит тебя сын наш, по твоему отечеству и достоинству, выше всех братьи бояр».

Слова о королевиче Мстиславский истолковал, как согласие короля на воцарение Владислава. Тут же пришел и королевский указ о возведении Мстиславского в чин конюшенного боярина. Королевская ласка затмила разум Мстиславскому, не замечал он, какой петлей завязывается его предательство. Минута казалась ему вечностью, а уже стучалось в московские ворота народное негодование в ожидании своего вождя.

Вождь еще не явился, и замосковные города вновь потянулись к имени Дмитрия, хотя уже ни для кого не было тайной, что тушинский Дмитрий вовсе не тот, что царствовал в Москве. Даже далекая Казань вдруг присягнула Дмитрию.

Казанский воевода Богдан Бельский видел, что рождаются в городах те силы, что изгонят поляков и без самозванца и попытался уговорить казанцев переждать с присягой Вору, пока вся земля не всколыбнется под ляхами. Но казанский люд еще не осознал, что время бесцарствия проходит, что разгулам и изменам близок конец. Они схватили бывшего оружничьего царя Ивана Васильевича и сбросили его с крепостной башни на землю. Много он трудов положил, чтобы сохранить царского сына, роковое имя Дмитрия его и сгубило.

Потянул первейший боярин и князь Федор Иванович Мстиславский к королевской службе, а вслед за ним бояре и дворяне кинулись наперегонки за королевскими подачками, забыв кто они и от какого русского корня произросли. Ко-роль, государь чужого государства, начал щедро жаловать изменников землями и городами, распоряжался русской землей, как своей вотчиной, не стесняясь писать в своих грамотах « Мы пожаловали...»

Король распоряжался русской землей, а его присяженники звали его с войском в Москву, поучая, что не Вор опасен, а опасны московские люди, кои не хотят ни короля, ни поляков.

Король, не доверяя московским боярам, послал для догляда за ними Федьку Андронова и Михаила Глебовича Салтыкова. Без них Мстиславский не мог ступить шага.

Из-под Смоленска пришел спрос посольства, как быть с требованием короля, чтобы Смоленск открыл ворота полякам и смольняне целовали бы крест королю. А еще послы сообщали, король не дает Владислава на царство.

Михаил Салтыков и Федька Андронов составили грамоту от имени московских бояр и патриарха, чтобы послы во всем приняли бы королевскую волю. Мстиславский грамоту подписал, а к патриарху уговорил с ним идти Федьку Андронова и Михаила Салтыкова.

Федька Андронов в своем старании королю готов был на все. Шли к патриарху, говорил Михаилу Салтыкову:

— И откуда явился такой сыч в патриархах? Шуйского это присяженник. Его надо было с Шуйским под Смоленск отправить. Таков он мне в досаду, зарезал бы, как борова.

Гермоген встретил их сурово. Потребовал, чтобы Федька Андронов вышел вон. Федька не постеснялся ответить:

— Довольно мы ходим вокруг одного столба. Ваши послы наводят на нас гнев короля. Как это — звать на царство королевского сына и не открывать ворота Смоленска?

Патриарх погрозил посохом и крикнул:

— Изыди чернокнижник! Мне и говорить с тобой неспособно.

— Мне то же говорить с тобой, святой отец, нет сладости во рту! Подписывай грамоту послам, чтобы велели открыть ворота Смоленска и отдались на королевскую волю!

— Чтобы послам отдаться на королевскую волю никогда не скажу и другим повелеваю того не делать. Если меня не послушают, то прокляну. Буду писать по городам и провозглашу анафему изменникам. Если королевич примет нашу православную веру, я дам ему благословение, а если воцарится, но веры единой с нами не примет и людей королевских не выведут из города, то я с тех, кто ему уже крест целовал, снимаю крестоцелование и благословляю идти на Москву, страдать до смерти и изгнать иноверную латину.