Федор Шахмагонов - Твой час настал!

— Вот тебе, отче, на утешение живое мясо, а не мощи убиенного отрока.

Кто то уже дорывался до его бороды, остановил их ротмистр.

— Велю его в Тушино пред царевы очи доставить!

Лисовский похвалялся пед своими:

— Город за городом беру, а Ян Сапега глядит на воронье гнездо, наглядеться не может.

Тушино отстраивалось на зиму. Богданка окончательно уверовал в то, что ведет его воля иудейского Бога. Уже вся Северная Русь признала его царем. Он приобрел ранее не свойственную ему уверенность. Оставалась одна заноза — Троицкий монастырь. Его имя открывало ворота одного за другим города. И только обитель Святого Сергия стояла камнем преткновения. Его бросало в дрожь от мысли — не схватка ли это Богов, иудейского и христианского у стен этого монастыря ?

Москва его уже мало волновала. Что ни день, перебегали к нему вышеначальные московские люди: князья, бояре. Правда, иные тут же убегали обратно, но прибегали опять. Перелетывали. Не говорило ли это о том, что положение царя Василия Шуйского с каждым днем становилось все более непрочным. Брать приступом столь обширный деревянный город — это утопить войско в огне. Вслед за Рожинским, Богданка терпеливо ждал, когда плод созрев, упадет в руки. Папский нунций Симоннета прислал ему из Кракова грамоту, из которой следовало, что папский престол готов признать его московским царем. Что значила горстка гонористых панов, когда почти все русские города признали его государем? Когда донесли, что в Тушино привезен плененный митрополлит Филарет, Богданка счел, что в его руках недостающее звено той цепи, коими скрепляются царства. Прибегали к нему и архимандриты и епископы, готовы были присягнуть иные митрополиты, но Филарет не им чета. Глава православной церкви — патриарх. Патриарх Гермоген пребывает у Шуйского в Москве, стало быть, должен быть патриарх и в Тушине. Богданка не раз слыхивал от царя Дмитрия, как он досадовал, что сей Филарет так долго добирается из Сийского монастыря в Москву. Тогда еще Филарет — монах. Тогда же Богданка слыхивал, что Филарет в родстве с царем Иваном Васильевичем, пострижен Годуновым насильно, а был в Московии первейшим боярином. Его род с незапамятных времен служил московским государям. Царь Дмитрий и Филарет так и не встретились. Богданка не знал, что этой встречи не пожелал Филарет. Но князья Черкасский и Сицкий, перебежавшие от Шуйского в Тушино, когда узнали, что привезли Филарета, поспешили прояснить Богданке, что он не признал царя Дмитрия сыном Ивана Васильевича.

Богданка распорядился привести Филарета. Важности на себя решил не напускать. Какая важность устоит перед первейшим московским боярином, а к тому же и митрополитом. Ввели Филарета. Голубые, отнюдь не старческие, глаза смотрели с насмешкой. Не сломили его ни поругания, ни унизительное соседство в дороге с гулящей девкой. Готов принять мученический венец. А вот готов ли, вместо мучиничества к патриаршему венцу? Богданка почтительно молвил:

— Святый отче, нам с тобой не чиниться и тайн между нами нет. Иным здесь сидеть не по чину. Садись, отче! Беседа у нас долгая, а в дороге тебя примучили, но зрит Господь, не по моей воле, а по дерзостному своеволию.

Богданка подвинул кресло Филарету, уговаривая:

— Прошу, отче, не таи на меня гнева! Садись.

— Больно ты суетлив, хотя и прикидываешься царем.

— Вовсе перед тобой не прикидываюсь. Никакой я не царь, а твоя покорная овечка в твоем пастырском стаде. Сам знаешь, каков из меня царь. Паны меня цариком называют. Мое место здесь на грубом подобии трона, а твое — на троне в Кремле. Годунов был мудрецом, потому и постриг тебя, ибо не мог перенести унижения своего рода перед твоим над ним превосходством.

— Радует меня, что ты не изображаешь передо мной царя Дмитрия.

— Хотя бы и на том тебе радость, а потому садись, не чинись. Тебе доподлинно известно, что царь Дмитрий не был прирожденным государем, но он был венчан на царство, а я даже и не венчан, но не мы судьбой правим, а судьба правит нами.

— А Бог?

— Помыслы Господа нам смертным не дано познать.

Филарет хмуро взглянул на Богданку. Но последовал его приглашению сесть. Сел в польское кресло.

— Вот я сижу, смотрю и не пойму кто же передо мной? Ни имени твоего не знаю, ни рода твоего, а смутил ты обманом весь люд от Северы и до Вологды. Обманом смутил!

— Сказано в писании: не судите и да не судимы будете. Не ты ли, отче, изымал в Угличе мощи невинно убиенного отрока и объявил их нетленными мощами царевича Дмитрия? Не тебе ли было наперед известно, что царевич Дмитрий не был зарезан, а спасен и до Литвы добрался? Ты из тех, кто прятал его в своем подворье, по той причине Борис Годунов схватил тебя.

Филарет насторожился.

— Столь многое известно тебе, не ведаешь ли куда исчез истинный Дмитрий?

— Сие тайна велика есть. Проникновение в нее для смертных закрыто. В своем подворье ты скрывал истинного царевича, а Шуйский прятал, незнамо где, Григория Отрепьева. А я, отче, загадаю тебе загадку, которую каждый будет отгадывать по своему, и остается она неразгаданной. Кто же из них истинный царевич? Наши паны, что-то знают, но и их знаниям положен высшими силами предел. Мне ли, всего лишь мошке, разобраться в том, что творится в пчелином улье. Говорят, что в Литве появилось двое под одним именем, а в Москву вернулся один из них.

— Не объявляешь ли ты себя вторым?

— Тот себя обманывет, когда говорит, что ложь во спасение. Нет во лжи спасения, и сие есть одна из заповедей Христа. Не думаешь ли ты, святой отец, что обретение мощей убиенного царевича Дмитрия в Угличе повело к спасению?

Богданка пристально смотрел на Филарета.

— И..? — вопросительно отозвался Филарет.

— И, оттолкнув от Шуйского людей, обратило их ко мне. Люди идут ко мне, зная что никакой я не Дмитрий. Они идут ко мне, ибо не хотят иметь царем Шуйского. Не мне измерить, что их ведет ко мне? Убийство ли Шуйским царя Дмитрия, или кощунство с мощами царевича? То обман не только людей, то попытка обмана Господа.

— И я сотоварищ Шуйского в обмане. Ты в этом хотел упрекнуть меня?

Богданка согласно кивнул головой.

— Господь учил : покайтесь в грехе и вам проститься!

— Каюсь! Скорблю, себя за тот обман ненавижу и не могу не впасть в новый грех ненависти к Шуйскому.

— Уповая на Божью волю, подумать бы, а не угоднее ли ли будет Богу, чтобы мы грешные избавили русских людей от клятвопреступника, что навлек на русскую землю неисчислимые бедствия?

— В чем же избавление? Не тебя ли, никем незнаемого, поставить царем?

— О моей ли ничтожной судьбе речь? Не от тебя, высшего иерарха православной церкви, мне слушать. Есть венчаная на царство царица Московская Марина. И нет власти на земле ее развенчать. Во грехе и в злобе многие об этом забыли.