Федор Шахмагонов - Твой час настал!

— И ты, венчаной на царство царицы — ее супруг, приведен латинянами разорить именем венчаной царицы православную веру?

— Полякам ли промышлять о сохранении православной веры? Промыслить о сохранении православной веры тебе, святитель!

— А ты какой веры?

— Для меня и православная и латинская церкви не моя вера, не моя забота. О православии твоя заботы, святитель! Из всех городов мне доносят, что оскверняются и разоряются храмы.

— Латиняне разоряют.

— О латинянах и говорить не стоило бы. На то и враги они православию. Грабят и оскверняют храмы русские люди. Тебя это не ужасает, святитель? Разоряют там, где ни одного поляка не видывали. А все потому, что у одичавшего стада, в которое вселились бесы, нет пастыря. Патриарх пленен Шуйским и заперт в Москве. Троицкий монастырь в осаде. Русских людей под стенами монастыря больше, чем поляков. Пастырь нужен. Двух царей время стерпит, а пастырь нужен один.

Богданка умолк. Все сказано. Напомнил, что не белоснежны одежды святителя, что и ему отмаливать прогрешения. Дав Филарету осознать сказанное, продолжал:

— Посмеет ли кто-либо сказать, что поляки завоевали Московию? С царем Дмитрием, которому я служил, пришли на русскую землю несколько сот польских вояк. Неужели Московию завоевали несколько сот польских вояк? Русские люди привели в Москву того, кто дерзнул назваться Дмитрием. Русские люди привели его в Москву и отдали ему престол. Знать бы тебе, святитель, что я на замену того Дмитрия не напрашивался. Меня заставили силой, под угрозой смерти, назваться именем Дмитрия. Самозванцем подменили самозванца. И ныне то же. В моем войске русских людей вдвое больше, чем польских и литовских.

— Заставили назваться царем ? — удивился Филарет.

— В подземелье посадили, кнутом били, чтобы назвался. Я попытался бежать, меня поймали. Я попытался отравиться, ко мне приставили стражу. Русские люди, что собрались в моем войске все знают, что я не Дмитрий, которого убил Шуйский.

Я им нужен, чтобы согнать с престола Шуйского, а потом делить власть. А это новая смута. Не открыла бы она ворота для покорения Московии королем. Патриарх Гермоген, как бы его не почитали русские люди, падет вместе с Шуйским, и останется Московия без царя и без патриарха. Не тебе ли, святитель, из рода бояского, из царевой родни, встать над смутой и оберегать православную веру, последнюю связь и надежду русских людей?

— Чей я пленник? Твой или польский?

— Ты не пленник. Тебя схватили, потому, как ныне могут схватить каждого. И убить могут каждого. Тебя в унижение посадили в одну телегу с гулящей девкой. Они не ведают, что творят. У меня ты не пленник. Можешь встать и пойти, куда на то твоя воля. В Москву к Шуйскому? Знаю, что не пойдешь. Так куда? Скажи. Я дам тебе провожатых. Где твои земли?

— В Костроме.

— В Костроме хозяйничает пан Лисовский. Знатный гребежник. Воинство его в разбое неуемное.

— И ты считаешь себя царем?

— И цари прирожденные без власти оказывались. Что же обо мне говорить? Есть у нас венчаная царица Марина. Мы с ней под венцом в церкви не стояли. Царствовать ей, а не мне, потому и нужен в Московии патриарх, заступник православной веры. Я не неволю тебя, святитель, подумай о сиротстве твоей паствы!

— Я остаюсь...

В небольшой деревянной церквушке, в присутствии казацких атаманов во главе с Иваном Заруцким и московских перелетов, было объявлено царским указом о возведении митрополита Филарета в сан патриарха. Богданка вручил ему в дар золотой пояс и митрополичий посох. Филарет извлек из его наручья большой яхонт и подарил Богданке.

Удаляя Михаила Скопина из Москвы в Новгород на переговоры со шведами, Шуйский полагал, что устраняет его от решающих событий под Москвой, тем самым отнимая у него славу спасителя Русской земли. Состоится ли союз со шведами, то еще неизвестно, а освобождение Москвы от поляков и Вора, то дело царя. Царю и приложится слава.

Скопин не догадывался, что отсыл его в Новгород — изгнание. Думал, дядя — царь, послал его из величайшего доверия. Из Новгорода гонцов в Москву не пошлешь и из Москвы гонцы не доберутся. Все пути перекрыты поляками. Михаилу Скопину вольно действовать на свое усмотрение, не оглядываясь на бояр, воевод, на царя. О них и думать некогда, пересылаясь со шведами, сторожась воров и поляков.

Вторым воеводой в Новгород Шуйский поставил Татищева, сообщника в убийстве царя Дмитрия, доверяя по этой причине ему более, чем племяннику. Отправляя его в Новгород, наставлял:

— В государевом деле нет ни братьев, ни племянников, родная кровь иной раз ядовитее чужой. Скопин молод, гляди, чтоб младость не взыграла гонором. А куда уведет гонор, того не угадать.

Михаил Скопин не любил Татищева за грубость, за глупость, за неумение обходиться с людьми, а новгородцы были чутки к проявлению московскими людьми грубости, ибо стояли всегда от Москвы особя. Даже погром учиненный новгородцам царем Иваном Васильевичем не вытравил у них чувства достоинства и памяти о вечевой свободе. Новгородцы ни в чем не считали свой город ниже Москвы, а по ремеслам, по торговле, по богатству того и превыше. Скопин видел, что они вслед за Псковым,не задержались бы с переходом на сторону тушинского Дмитрия, не страх перед Шуйским их удерживал, а гордость. Новгородская Господа считала свой город Северной Венецией. Малейшая ошибка в общении с ними могла привести к беде, ибо в городе было немало ненавистников Шуйского. Татищев требовал применить к колеблющимся силу, дабы предупредить измену. Скопин удерживал его, но своевольство сотоварища могло проявиться в любой час.

Скопин собирал новгородцев, служилых и всяких людей из окрестных городков и селений в дружину. Брал всякого: и из ратных, и из тех, кто никогда в битвах не бывал, лишь бы было желание постоять за православную веру и Русскую землю. Ждал известий от посланных на переговоры со шведами дьяка Сыдавного и дворянина Семена Головина.

После перехода Пскова к тушинскому Вору, в городе стало неспокойно. Псковичи засылали в город ходоков, уговаривали новгородцев присягнуть царю Дмитрию. Уговорщики находили согласных, ибо новгородцы ненавидели Татищева, а Скопину ставили в укор его родство с Василием Шуйским.

Ожидать, когда вспыхнет бунт, даже если бы его удалось подавить — означало бы потерю Новгорода. И не навечно-ли? Скопин нашел разумное решение: выйти из города с дружиной, чтобы ее не потерять в междуусобье. Оставил новгородцев самим разобраться с кем им по пути: с Москвой или с Литвой? Скопин объявил поход к Иван-городу и к Орешку. В пути получил известие, что Иван-город и Орешек присягнули тушинскому Вору. Оставался выход: идти на Неву к шведам и поторопить шведского короля с подмогой. В пути его настигли посланцы из Новгорода. Били они челом от имени митрополита Исидора, от всей новгородской Господы, от старейших и молодших людей, от торговых и ремесленных сотен, чтоб Скопин вернулся оборонить город от польских налетов и воровских людей. За весь город целовали крест не прямить Тушинскому Дмитрию.