Федор Шахмагонов - Твой час настал!

— Известно ли тебе, государыня, что завтра митрополит Филарет войдет в Москву с мощами невинно убиенного царевича Дмитрия?

— Почему же не добавляешь — сына моего?

— Лукав твой спрос, Марфа, а нам ли с тобой лукавить ? Не ты ли первая винила Годунова, что по его велению зарезали царевича? В церкви святого Спаса стояла у гроба с телом убитого поповского сына!

— А не ты ли, Василий, крест целовал, что царевич Дмитрий сам ножом порезал себя?

— Гибельное то было дело, опасное. На том не только нам с тобой головы лишиться бы, царство на том деле рушилось. Попомни слова, что выговорила тогда над гробом невинно убиенного отрока. То твои слова : молю Бога, чтоб сие было началом и концом всем бедам! Начало оно оказало, а конца до се не видно. Думать бы, как положить конец тому делу, чтоб не гремел над Русской землей углицкий набат, что гремит с того дня. Пятнадцать лет все гремит и гремит...

— Ты-государь, тебе и думать. Не ты ли крест целовал, что царевич по моему недогляду сам на нож набрушился? Не ты ли крест целовал, что царствовал сын мой Дмитрий? Ныне же крест целовал, что сын мой убит по наущению Годунова.

— Не пеняй на то, что твоему разумению невступно. Ты принародно признала в Гришке Отрепьеве сына!

— В горе моем не чужды мне гнев и обида. От обиды и во гневе, что лишили меня сына, я признала сына в Расстриге.

— При живом сыне?

— Я уже знала, что он не живой, знала, кто меня в Москве встретит.

— Я не знал, а ты знала?

— Юшка Отрепьев с моим сынком вместе росли.А весть, что моего сына погубили в латинских землях, принес мне Тимоха-черкес, что служил оберегателем моего сына.

— В монастырь на Шексну принес?

— В монастырь на Шексну. До того, как в Литву уйти, он ко мне сына приводил. Дорога ему известная.

Шуйский с удивлением глядел на Марфу. По виду тихоня, глаза потуплены долу, а вспомнил он ее взгляд, коим окинула его в церкви святого Спаса у гроба отрока. Взгляд — медведицы. Оказывается и лисья повадка ей не чужда. Плохой совет дала своячница. Медведицу не запугать, а лисицу не перехитрить.

— Удивительные я слышу речи. А известно ли тебе, где похоронен твой сын?

— Не ведаю предан ли он земле или скормлен лютым зверям.

— Ныне я имею известие, что уже готовят нового Дмитрия. Те же люди готовят, что подставили вместо твоего сына Гришку Отрепьева. Еще одного вора своим сыном признаешь?

— Нет, не признаю! Сына моего прикрыла мать Юшки Отрепьева, и он был последним, кто видел моего сына живым. Тем он мне был и дорог.

Вот как приходит озарение. Никакими угрозами к такому признанию не пришла бы. Осталось за малым.

— Сыну царя Ивана Васильевича лежать бы в усыпальнице московских государей в Успенском соборе. Мечется его бездомная душа. Памятью о царевиче станет место захоронения невинного отрока под его именем. Тогда его ангелы слетятся сюда, дабы принести его матери утешение. Затевали мы вместе с тобой углицкое дело, нам его и завершать. Я велю подать тебе возок, чтоб и ты выехала навстречу Филарету...

— Говорил бы прямо! Не Филарета встречать, а опять ложь привечать! Воля твоя, Василий, братьев своих жалеючи выйду, но ко гробу не подойду.

— И не надобно! Не надобно! — возрадовался Шуйский. — Ко гробу пойдут жаждущие исцеления.

3-го июня, с рассвета потянулись толпы на Троицкую дорогу к селу Тайнинскому, где назначена была встреча мощей невинно убиенного царевича Дмитрия. Стечение народа не меньшее, чем при встрече Расстриги с царицей Марфой. Иные говорили :

— Царица встречала сперва живого сына, а ныне встречает мощи умершего...

Язык развязывался не у каждого. Шли молча. В молчании толпы таилась угроза.

Маржерет со своими иноземцами посмеивался.

— Что паписты, что православные равно обманом повязаны. Своей волей подменяют Божью волю. Москалей мы, конечно, разгоним ежели взбунтуются, а вот царь их нынешний на том веру к себе потеряет.

До ворот из Китай-города Шуйский ехал в возке, за Сретенскими воротами его ожидало духовенство во главе с новгородским владыкой Исидором. Шуйский пересел на коня, духовенство шествовало за ним пеши. Конь шел шагом в плотном окружении наемников. Стрельцы стояли на обочинах дороги. Толпы встречающих шли как бы в живой ограде. Шествие провожал неумолчный звон колоколов на всех московских звонницах. К полудню дошли до Тайнинского. Не многое время спустя прискакали вестовщики.

— Идут! Идут!

Открылись хоругви, за ними и шествие. У подводы с гробом, не спеша шли Филарет, Воротынский, Шереметев, архимандриты, архиепископ, с ними и келарь Троицкой обители Авраамий Палицын.

Сошлись встречавшие и прибывшие. За спиной Шуйского и бояр теснились увечные, жаждущие исцеления. Многие взобрались на ограды, на крыши изб, на деревья, как когда-то здесь же, при встрече царицы Марфы с царем Дмитрием.

Тогда — обман, а ныне?

Монахи сняли крышку с гроба. Ждали чуда. В полной тишине люди затаили дыхание.Ни шороха, ни вздоха. Вдруг не так –то громко, но далеко слышно, раздался голос Марфы :

— А орешки-то откуда взялись?

Она тут же умолкла, но уже помчалось по толпе :

— Орешки-то откуда?

Эти слова перекатывались из конца в конец по толпам, а уже начались исцеления тех увечных, что поротиснулись к подводе с гробом. Один за другим увечные, коснувшись гроба, восклицали :

— Исцелен! Исцелен!

Во славу постаралась Екатерина Григорьевна.

Хромой, что приковылял на костылях, коснулся гроба, сделал шаг, еще шаг и возопил :

— Исцелен! Исцелен!

Тут его и окликнули из толпы :

— Крапива, а ну попляши! Ох, и плясать он горазд!

И еще возглас :

— А ну, Крапива, пройдись колесом!

Исцеленный, коего окликали Крапивой, попятился, попытался ускользнуть в толпу, но ему преградили дорогу.

— Братцы, — раздался возглас. — Так это ж наш скоморох! Люди, так то ж обман!

По толпе прокатился стон, переходящий в рев. Из толпы взметнулись камни. Воротынский успел пригнуться, Филарета камень сбил с ног. Разбегались увечные, получившее исцеление. Да, куда же убежишь ? Их избивали, топтали ногами, Камни летели и в царя.

Маржерет обнажил шпагу. Сделал ею знак, и иноземцы в доспехах, окружили царя и подводу с гробом. Алебарды опустились перед толпой сверкающей опояской. Послужили и стрельцы. Громыхнул залп из пищалей. Толпа попятилась, давя друг друга, люди побежали кто куда мог.

Поезд с мощами вошел на опустевшие московские улицы, и под охраной иноземных наемников прошествовал в Архангельский собор.

Шуйский ловил на себе насмешливые взгляды царицы Марфы. С Филаретом пришлось объясняться. Начал Шуйский :

— Вижу, спешишь мне сказать! Не спешил бы!

Филарет отвечал:

— Одуматься бы мне ранее! Не ходить бы в Углич. Ты стоял в церкви святого Спаса у гроба отрока. Разве ты видел, Василий, у него в руках орешки?