Федор Шахмагонов - Твой час настал!

— Где царь? — спросил он

Марина, когда поднялся шум и стало известно, что ищут Богданку, приготовилась к объяснениям.

— Какой царь? — спросила она в ответ.

Рожинский вспылил :

— Я пришел к тебе не, как к царице, а, как к польской шляхтенке, Чтобы не оскорблять тебя обыском, скажи правду, не у тебя ли спрятан?

— Я царей, гетман, не придумываю и не прячу. Я царица Московская, требую, чтобы польское рыцарство считалось с моим титулом. А если разыскиваете своего жидовина Богданку, так ищите его, где потеряли.

По всему лагерю искали Богданку, пока кто-то не вспомнил, о царском шуте. Его то же не оказалось в лагере. Вспомнили, что накануне он вывозил навоз в поле, а обратно не вернулся. Погнались в догон. Да как угадать, куда он подался. Рожинскому едва удалось скрыться у комиссаров от своего разгневанного воинства.

А тут началось новое движение в тушинском стане. К комиссарам явилась депутация русских тушинцев во главе с патриархом Филаретом. Комиссары вышли на крыльцо. Филарет говорил при многолюдстве поляков и русских:

— Господа, королевские комиссары! До нас дошло, что Вор исчез, как исчезают при свете дня исчадия ада. Мы просим передать его величеству королю нашу благодарность, что избавил нас от самозванца. Для установления согласия между нашими и польскими людьми, мы готовы послать к королю наших людей.

Того и ждал король, выступая под Смоленск, ради этого комиссары и добирались до Москвы. Рожинский со своим воинством терял значение для короля. В тушинском лагере начинался развал. И вовремя!

Скопин изыскал возможность уплатить жалование шведам и с главными своим силами двинулся к Троице. Сапега еще раз попытался задержать это движение, но столкнулся с небывалой тактикой русского войска. В охват монастыря, лесными дорогами, ползли по снегу на лыжах «гуляй-города». Не бросаться же в конном строй на деревянные срубы, на кинжальный огонь из бойниц этих крепостиц.

Сапега решил снять осаду и уходить. До него дошли известия о развале в тушинском лагере. Он не хотел ставить себя в один ряд с Рожинским и решил отойти на Дмитров, подальше от «гуляй-городов» и от Скопина. В Дмитрове положил себе разобраться : присоединяться ли к королю или оставаться самостоятельной силой.

В ночь на 12-ое января Егорке Шапкину выпало стоять у пушки. В монастыре знали о приближении Скопина, а потому опасались, как бы поляки с великой досады не попытались еще раз пойти на приступ.

Не так-то много осталось в монастыре ратных. Егорке пришлось стоять у пушки третью ночь кряду. Мороз жал нещадно. Рождественский мороз. В каменном мешке еще и камни нагоняли холод. В подошвенные бои набегали из польского лагеря черные крысы. Поляки развели их видимо-невидимо. Одна из них повадилась к Егорке. Нисколько его не боялась. Научилась попрошайничать. А он ее привечал, делился коркой хлеба. По ее приходу проверял, как тянется время. Сегодня почему-то не шла.

Из церквей доносились песнопения. За стенами монастыря — тишина. Послышался мерный шорох, будто бы кто-то полз по насту. Небо звездное. Лунный свет освещал все окрест. Егорка и его посоха приникли к бойнице, ожидая увидеть подползающих поляков. По снегу действительно что-то двигалось сплошной серой массой. Но это были не люди, а крысы. Множество крыс.

— Не стронулись ли поляки на приступ? — предположил Егорка.

Подняли тревогу. Ударил набатный колокол. На стены поспешили монастырские ратники. Волнами накатывались крысы, будто кто их гнал из польского стана. Но в ров крысы не полезли, повернули вдоль стены, уходя к лесу. Кто-то их монахов радостно воскликнул:

— Уходят! Как есть уходят!

— Кто уходит? Крысы?

— Поляки уходят. Крысы чуют, что жрать будут нечего, вот и разбегаются...

Крысиный шорох утихал, уползая в лес. Рассвет долго пробирался сквозь тьму. Со стен увидели стоявшие недвижно тарусы. За польскими валами ни звука, ни шороха. На стену к воеводам вышел архимандрит. Он прибаливал, его вели под руки. Хотел увидеть свершившееся чудо.

Мрак рассеялся. Над польским станом ни дыма, ни звука. Смельчаки вышли из ворот. Добрались до земляного вала. Поляков не увидели. Не уловка ли польских воевод: сделать вид, что ушли, а едва в монастыре откроют ворота, вернуться.

Взошло солнце. Польский стан пуст. Не видно даже догорающих костров. И опять же не спешили открывать ворота. Все ратные и монастырские люди вышли на стены. Вдали на московской дороге появились верхоконные. Они постояли на горе и начали спускаться к монастырю. За ними показался обоз. Ближе, ближе...

Уже видно, что на коне впереди этого шествия монах. Он и его сопровождающие подъехали к воротам. Егорка узнал в нем синеглазого монаха красавца, с которым подружился в Москве, когда выкликали на царство Бориса Годунова. Монах — Дионисий.

Пришельцу монаху открыли ворота. Его встретили иеромонахи и повели на стену к архимандриту и воеводам. Егорка следовал за ним в толпе.

Дионисий принес удивительные известия. Шел он в обозе рязанской дружины Прокопия Ляпунова. Ляпунов вел дружину на подмогу Скопину, если бы Сапега дал бой у стен монастыря. Рязанские дозорные еще ночью прознали, что Сапега уходит. Ударить на сапежинцев в одиночку Ляпунов не решился, невелика была у него дружина. Но вслед за сапежинцами послал он сакмагонов, шли они по пятам поляков и отстающих губили в скоротечных ночных схватках.

Солнце, затуманенное морозом, не перевалило за полдень, как со стен увидели знамена Скопина и Делагарди. Колокольный звон не умолкал. Все обитатели монастыря вышли из ворот и хором возносили благодарственные молитвы, преклонив колени перед Скопиным.

В двадцать два года такое поклонение кружит нескромным головы, скромных приводит в смущение. Скопин, чтобы не унизить Делагарди и показать, что не одному ему принадлежит слава, призвал своего шведского соратника встать рядом.

— Михайло, — спросил вполголоса Делагарди, — и эту крепость не могли взять поляки?

— Сия крепость неприступна, Яков! Полтора года она отбивалась от Сапеги и воров. Ее заступник святой Сергий не захотел отдать ее супостатам.

— Эти стены я не могу отнести к неприступным. Я видел крепости, которые не сравнить со стенами этого монастыря. Их брали...

— Эти стены, Яков, защищала небесная сила, обороняло их имя святого Сергия. Эта крепость могла пасть только тогда, когда бы не осталось на русской земле ни одного человека, способного держать в руках меч.

— Святыня... Я понимаю. Но польской пехоте и польским пушкам безразличны русские святыни.

— Польским налетам эта святыня безразлична, даже и ненавистна. Но крепость держалась не стенами, а людьми. Удержать ее было сверх ратных усилий, отдать — сверх сил духовных.