Федор Шахмагонов - Твой час настал!

— Отказываешься? По совести или душой кривишь? Я тебе предлагаю прямой путь, пойдешь окольным, не попади волкам на зубы. От волков еще можно отбиться, а от укуса ядовитой змеи и Вещий Олег не уклонился.

— Крест целую, Государь, в мыслях того не держу, чтобы сесть на престол.

— А я держу! Не одарил меня Господь сыном. Кто же наследует? Только тебя вижу своим наследником!

— Государь, в царстве волен только Бог, а я молю Бога, чтобы сия чаша меня минула.

Скопин вернулся от царя просветленным. Делагарди ожидал его. Скопин говорил, не скрывая радости:

— Напрасны твои тревоги, Яков! Царь ждет, когда просохнут дороги, да когда соберется побольше войска. Царь уговаривал меня принять в наследство царство...

— И ты?..

— Отказался! Крест целовал, что на царство не претендую.

— Странные ты известия принес, Михайло! Не сухих дорог ждет царь и не людей необученных ратному делу. Не думаешь ли ты, что царь поверил твоему крестоцелованию, сам не единожды его порушив? Сжигали не мы письмо рязанцев, не соженным ты отдал его чужим людям в руки, его и порванное могли склеить. Мой совет: если не можешь уйти из Москвы к войску, так скажись больным и не выходи из дома до того часа, как объявят поход.

Больным Скопин не сказался, а тут его, вдруг, призвали в Думу.

В думе Дмитрий Шуйский должен был говорить о Кореле, отданной по договору шведам за их помощь. Дмитрий вышел обличать Михаила Скопина за самоуправство в раздаче русских земель шведам. Царь не дал закончить эти обличения.

— Цыц, оглашенный!

Редко видывали в таком гневе Василия Шуйского. Даже на казнь посылал с улыбочкой. Здесь же вскочил со своего царского места, трусцой подбежал к брату, вскинул посох и принялся охаживать им почём попадя.

— Вон! Вон оглашенный!

Дмитрий выбежал из думной палаты, царь вернулся на свое место, усмехнулся и молвил:

— Вот, как старшему приходиться учить младшего. Затянули мы дело с передачей Корелы шведам. Вы приговорите, бояре, а я укажу! Надо платить королю Карлусу, без шведов нам никак не одолеть Сигизмунда.

Скопин рассказал Делагарди об извете Дмитрия Шуйского и, как царь его защитил. Делагарди еще более обеспокоился.

— Не брата царь бил, а тебе, Михайла, палку показывал. Не хочет он тебя к войску отпустить, а как не пустить не знает. Ищет...

Екатерина встретила супруга удивленным восклицанием:

— Откуда ты, царев брат? Из какого явился кружала? Где это тебя так украсили? На лбу синяк, шея — красная, будто по ней молотили палкой?

— А еще и руки отбиты... — пожаловался Дмитрий.

— Схватили тех, кто осмелился бить царева брата?

— Бил меня саморучно Василий при все думцах. Осрамил!

— Невелик срам получить от царя дубиной, то не топор царя Ивана Васиьевича! Пошто бил-то?

— За извет на Михайлу Скопина, что Корелу шведам без нужды отдал. Аки пес цепной с цепи сорвался...

— За извет? Так я тебя убила бы! Московские люди следы Михайлы Скопина на снегу целуют, а ты... извет!

— Василий сам на извет научал.

— Вот оно как! Хитер твой брат, но и я хитра. Прямо не говорит, а иносказанием. Сам угадывай! Умывает руки, как Пилат, когда отдавал Христа на распятие.

Екатерина задумалась, а затем молвила:

— Князь Воротынский не крестил еще сына. Напроси меня на крещение кумой, а кумом пусть назовет Михайлу Скопина. Михайла не откажет князю Воротынскому.

23-го апреля у князя Воротынского Ивана Михайловича крестины сына княжича Алексея. Соблаговолил придти на крестины и царь Василий. Екатерину объявили кумой, кумом — Михаила Скопина. Провожая боевого друга на крестины, Делагарди уговаривал:

— Отказаться, то обида князю Воротынскому, а на пиру прими мой тебе наказ и не пей ни хмельного, не иного питья, а чтоб не было никому в обиду, скажись больным.

Окрестили княжича в домашней церкви, пошло пирование. Наибольший воевода Михаил Скопин, а по европейским понятиям маршал, по родовитости — принц крови, не пил ни вина, ни медов, что разносили слуги. Царь Васлий обратился к куме.

— Еще князь Владимир киевский Ясное Солнышко сказывал, что в питие есть веселие, а кто весел, у того и душа весела. Ах, кума, что же ты не почтишь своего кума чарой вина, а еще краше было бы, чтобы почтила ты его медом. Да взойдет в его душу веселие! От одного его имени, Вор сбежал из Тушина, а пан Рожинский, что грозил нам, издох от страха, как затравленный заяц. Нарекли московские люди нашего Михайлу, скопу из орлиной семьи — «Отцом Отечества». Как же не почтить, тебе кума такого славного кума?

Екатерина поднялась из-за стола, взяла в руки серебряный кубок, сама нацедила в него хмельного меда, и подошла с поклоном к Скопину. Скопин встал ей навстречу.

— Ты, кума, — продолжал царь, — отведай прежде сама из кубка, потому как наш Михайло не пил ни вина, ни меда, опасаясь отравы.

Екатерина поклонилась царю и отпила несколько глотков из кубка. Гости глаз с нее не сводили, да где углядеть, как упало малое зернышко из-под ее ногтя в кубок и утонуло в непрозрачном меде. Кубок в одно дыхание не осушить. Выпил Скопин его до дна в несколько глотков. Екатерина поклонилась, поцеловала кума, приняла из его рук кубок. Шуйский одобрительно молвил:

— И тебе повеселело, Михайло, и нам посветлело, видим, что ты не мыслишь на нас!

Скопин сел на место. Воротынский поднял за его здравие чашу. Уж коли царь возвестил его «Отцом Отечества», так же почтил его и Воротынский.

— Никого уже нас на свете не будет, а княжич Алексей, мой сын, будет вспоминать, что в лихолетье был он крещен Михаилом Скопиным — «Отцом Отечества».

Скопин поднялся для ответного тоста, да не услышали его голоса. Рот открыл, хватал ртом воздух, как выброшенная из воды рыба. Прикрыл рот рукавом и бегом кинулся из трапезной. Князь Воротынский одичало взглянул на царя и устремился за Скопиным. Царь проводил их насмешливым взглядом.

— Не обвык наш племянник меды пить. Застеснялся, что назвал его князь «Отцом Отечества»...

Повелел Дмитрию Шуйскому:

— Поглядел бы ты, братец, что там у них приключилось?

В переходе княжеских хором стоял Скопин, прислонясь к расписным птицам на бревнах. Изо рта у него хлестала кровь. Воротынский оглянулся на Дмитрия Шуйского. Страшен был его взгляд. Дмитрий попятился, а Воротынский в гневе, не думая на кого он поднимается, крикнул:

— Осквернила твоя супруга, мой дом и крестины опоганила! Отравительница!

— Тю, князь! Охолонись, коли жизнь тебе не опостылела! Ради сына ныне крещеного!

Гости у Воротынского люди одного круга, все те, кто поспособствовал Василию Шуйскому в убийстве царя Дмитрия. Одним миром помазаны, одной жаждой томимы: властвовать, а других в свой круг не допускать. Никто из них не радовался славе Скопина, всяк завидовал. Не по себе было только Воротынскому, ибо беда случилась в его доме. Разбирались бы меж собой Шуйские у себя в палатах, в чужие с такими делами не лезли бы. Пир продолжался. Царь не терял благодушия.