Мелвин Брэгг - Дева Баттермира

На следующее утро после того, как обнаружились тайные письма, Мэри в поисках уединения ускользнула из дому. Ее родители, напуганные возможными последствиями всего того, что они знали, и боявшиеся, что дело может обернуться куда хуже, прекрасно слышали, как она уходила, однако даже не попытались выяснить, куда она отправилась.

Погода начала портиться, от влажной земли так и веяло холодом. Мэри, забывшая надеть свой старый плащ, мерзла, и только торопливый шаг давал ей возможность немного согреться. Но как только она взобралась на холм, пробравшись к тайному водоему, и опустилась на его каменный край, холод стал нестерпимым. Однако физическое страдание облегчило Мэри душевные муки, и она не торопилась избавиться от него.

Ни на один из тех вопросов, терзавших ее, не находилось ясных ответов: что ей теперь делать? Должна ли она положить всему этому конец? Как она теперь может верить во что-либо или кому-либо? Ее мысли витали далеко, в то время как тело жило собственной жизнью. Сгорбившись, она продолжала сидеть на холодных камнях, обняв руками колени. И чем дольше она оставалась в своей неподвижности, тем больше разрастались страхи в ее душе и тем глубже проникала тьма в ее сердце. Она обязана поверить во все, что успела прочитать в его письмах, но она не намеревалась мириться с подобным. Несмотря на всю страсть и любовь, которые Мэри по-прежнему испытывала к собственному мужу, она жаждала поскорее вырвать его навсегда из своего сердца.

Мэри вдруг подумала, что для всех будет гораздо легче, если она сейчас нырнет в эту ледяную купель, и пусть вода, сомкнувшись над ней, заберет ее без остатка. Однако девушка прекрасно понимала, что такая мысль греховна.

И все же, вновь и вновь говорила она себе, такой исход принесет освобождение, положит конец позору. Пусть это случится. Холод завладел ею, и девушка все больше погружалась в безразличие.

Теперь она уже больше не найдет покоя в долине, бывшей ее родным домом. Для нее больше не существовало аккуратно расчерченных полей, тропинок, озер, холмов, горстки домиков. Погрузившись в уединенную неподвижность, она стала воспринимать долину как нечто и чуждое и далекое.

Мэри чувствовала, как сознание ее начинает медленно уплывать. То ей виделось, будто бы Хоуп верхом скачет прямо к ней, то она представляла себя маленькой девочкой, и она шла рядом со своим отцом, который гнал отару овец на склоны холмов, то мелькал мистер Фентон при свете свечи, Том, румяный точно яблочко, жаркий камин в гостиной «Рыбки», и огонь в ее груди пылал с таким же неистовством, как и сухие дрова в морозный, зимний вечер, и огонь этот вызывал боль в руках и ногах, обжигая и опаляя язык, пока она наконец не выплюнула его.

— Глотни-ка еще немного, — говорила Китти, — еще немного.

Мэри взглянула на свою подругу, словно перед ней было существо из иного мира.

— Я всегда знала, что это твое потаенное место, — объяснила Китти. — Ну-ка, давай выпей-ка.

Мэри послушно прижала к губам горлышко небольшой фляги, хлебнув крепкого бренди, однако при этом не ощутив никакой благодарности.

— Я его сберегла, — заметила Китти. — Я так и знала, что понадобится.

Мэри стало стыдно за свою неблагодарность, но в ее душе не было ничего, кроме чувства бесконечного безразличия к подруге, которая спасла ей жизнь. И алкоголь, чудесным образом вернувший ее к безрадостной жизни, еще туманил ее сознание.

— Я помогу тебе взобраться на скалу, — сказала Китти. — Ты должна заставить себя двигаться. Когда я пришла сюда, ты была холодна точно камень.

Мэри невольно застонала от боли, когда стала подниматься на ноги.

— Можно я останусь с тобой?

— Нет. Ты никогда не сможешь этого перенести. Я отведу тебя домой.

К тому времени, как обе женщины вернулись в гостиницу, сердечные страдания, ужасная бессонная ночь, холод, овладевший и душой и телом, и сильнодействующее лекарство совершенно истощили силы девушки. Она с трудом заставила себя выпить чашку горячего чая, а затем погрузилась в глубокий сон прямо в кресле перед камином в гостиной. Мать осторожно закутала ее в теплое одеяло и неустанно подбрасывала в очаг дрова, не давая ему потухнуть до самого утра. Временами Мэри начинала бредить, и ее бессвязные фразы приоткрыли ее матери завесу тайны, но не сказали ничего ясного о причинах такого тяжелого душевного состояния.

Когда Мэри проснулась, а случилось это поздним утром, выглядела она даже более измученной, как подумалось матушке, нежели накануне, когда Китти Доусон привела ее обратно в гостиницу.

Даже приезд полковника Мура — на сей раз он явился один — нисколько не оживил Мэри. И мистер Робинсон с тревогой наблюдал за тем, как безразлична его дочь к визиту такого важного и богато одетого гостя. Ее лишь немного заняло приготовление подогретого эля с пряностями, призванного поддержать силы полковника после утомительной поездки верхом от самого Кесвика.

— Я вижу, вам нездоровится. — До момента их встречи он намеревался быть любезным с Мэри, однако мысль о том, что эту женщину предпочли его воспитаннице, заставила его замолчать, и молчание это повисло между ними непреодолимой преградой. Мэри в свою очередь даже не попыталась помочь ему.

— Ваш… муж… как вы уже знаете, разыскивается сэром Фредериком Вейном по этому весьма неприятному и постыдному делу. Нам всем… и вам в том числе… весьма помогла бы некоторая доля информации о нем, это также помогло бы и судьям с Боу-стрит [43] Боу-стрит — улица в Лондоне, на которой расположено здание Главного уголовного полицейского суда. , вы ведь, наверное, слышали о них? Просто поразительно… охотиться на человека, точно на хорька, с собаками, которые намерены взять горячий след… Хардинг рассказал мне обо всем… поверьте, все, что вы можете мне сказать, а вы конечно же захотите сделать это, станет для нас огромной помощью.

И вновь Мэри не проронила ни слова, и полковник Мур, вынужденный слегка отклониться от темы, горячо поблагодарил ее за эль с пряностями, которым он запил овсяное печенье. Он пересек комнату, делая вид, будто его весьма занимает пейзаж за окном. На самом деле его охватило смятение при мысли о том, что его замечательная, красивая, состоятельная воспитанница неким образом связана с этой болезненно-бледной дочерью хозяина гостиницы, смотревшей на него из-под неприбранных волос так, будто он лично виноват в ее публичном позоре.

— Нам всем весьма жаль вас, — промолвил он, ослабляя тугой воротничок указательным пальцем. — С кем бы я ни говорил, все вам лишь сочувствуют и выражают понимание. Очень сочувствуют.

— Благодарю вас, сэр. — Ее тон заставил его резко обернуться.

Она поднялась и пристально смотрела на него, «словно я был привидением, — скажет он чуть позже, — тогда как она сама более всего походила на бесплотный призрак».