Мелвин Брэгг - Дева Баттермира

В то время как тюрьма стала для него открытой лабораторией, в которой он день за днем творил добрые дела, так его отношения со священниками — не только с преподобными Марком и Паттерсоном, но со священниками по всей стране, с которыми он вступил в очень оживленную переписку, — стали очевидным свидетельством тому, как внутренняя вера в нем побеждает. И в самом деле, время от времени создавалось впечатление, будто священнослужители терялись от одной лишь страстности абсолютной веры Хэтфилда в Господа. И все же, несмотря на все его грехи, ни у кого не возникало ни малейших сомнений относительно истинности его веры — если исходить из всех этих очевидных свидетельств, — и потому истории о его невероятной набожности расходились по стране небывалыми слухами, сопутствуемые шумным одобрением в адрес блудного сына. И вновь Хэтфилд — иногда Дон Жуан, иногда Спартак, иногда Зевс во множестве обличий, иногда Человек из Народа — сыграл роль, имевшую гигантский культурный резонанс во всех слоях общества — спасение и возвращение Падшего Человека. Карлайл с распростертыми объятиями встретил своего Блудного Сына. «Карлайл джорнел» докладывала:

Его манера вести себя здесь, в месте заключения, отличалась тем свойством, что вызывала восхищение, смешанное с сожалением в тех, кто посещал его: восхищение его врожденным и благоприобретенным благородством; сожаление же по тому поводу, что такие способности, будь они применены с пользой для общества, сделали бы его обладателю немалую честь, и которые могли бы послужить на развитие и процветание общества, были совершенно скрыты и утеряны лишь по причине, что он сошел с праведного пути к добродетели… Священник, который в силу обязанностей своих должен был посещать его, нашел в нем человека весьма понимающего, много знающего, да к тому же умеющего к месту цитировать Библию.

Дневник

14 августа 1803 года, Карлайл

Завтра меня доставят в древнее здание муниципалитета этого исторического и восхитительного города (здесь нет здания суда: я слышал, что газеты довольно часто жалуются на это) и будут судить.

Я готов. Я сам буду вести свою защиту, хотя господа Топпинг и Холройд — весьма начитанные джентльмены, которые постоянно делают бесчисленные ссылки и сноски, — уже назначены моими адвокатами. Я удивлен, что Микелли, моя дорогая жена, так и не приехала; поскольку я много раз посылал безответные письма как в Лондон, так и в Тивертон, я склонен предположить, что она отвернулась от меня. Моей дорогой Мэри я послал письмо, моля ее о прощении. Я причинил ей вред своей жестокостью, и Он наказал нас обоих, забрав к себе нашего единственного ребенка. Бедняжка Мэри! И все же я хорошо ее знаю и верю, что ей достанет мужества выжить с Его помощью.

Теперь Он стал моей единственной и постоянной целью. И как знак милосердия ко мне, Он отнял у меня тот вид сумасшествия, от которого я страдал в течение столь долгого времени, с самого детства, когда мое «я» словно бы покидало тело и смотрело на него как на посторонний предмет, как на камень или же на тропинку. И вместе с этим ушли мои ночные кошмары, крики в темноте, мои страхи, и хотя я прекрасно знаю, что где-то поблизости в городе находится Ньютон, но я уж больше не страшусь его и не испытываю смертельного ужаса перед ним. Я сам по себе. Я действую так, как желаю, и это приносит мне лишь благосклонность всех прочих, куда бы я ни повернул на этом пути. О, если бы только я мог быть самим собой всю мою жизнь, тогда Господу нашему не пришлось заступаться за грешника.

«Никогда прежде в этом городе, — сообщала «Карлайл джорнел», — перед судом присяжных не рассматривалось дело, которое бы вызвало всеобщий интерес». Город был переполнен: ни в одной гостинице не осталось ни одной свободной комнаты. Кареты и повозки прибывали с разных концов страны.

Судебное слушание освещалось в печати самым детальным образом, однако «Карлайл джорнел» публиковала самые длинные и подробные статьи. Выдержки именно из этих статей более всего цитировались.

В десять тридцать утра в понедельник, пятнадцатого августа 1803 года Джона Хэтфилда доставили из карлайлской тюрьмы в здание муниципалитета для судебного слушания. Его сопровождал тюремщик мистер Кемпбелл и целый эскорт из числа йоменов [55] Йомены — в Англии XIV–XVIII ее. крестьяне, которые самостоятельно вели хозяйство на земле, являвшейся их наследственным наделом. . Толпы народа на улицах были столь велики, что ему пришлось предоставить почтовую карету. По всем улицам его сопровождали аплодисменты, и ему с большим трудом удалось войти в здание муниципалитета, поскольку гигантская толпа, собравшаяся у входа, напирала со всех сторон.

Слушание началось в одиннадцать часов утра пятнадцатого августа 1803 года, «перед выездной сессией суда, назначенной в данном графстве, в присутствии сэра Александра Томсона».

Средневековое здание муниципалитета было настолько переполнено людьми, что это мешало работать репортерам. Все графство присутствовало на заседании, весь город, и основная часть публики была за Хэтфилда и осаждала городской муниципалитет в течение всего дня с той же непоколебимой отвагой, с какой когда-то английские и шотландские войска осаждали сей город в ходе семивековой истории.

«Заключенный, — сообщала газета, — весьма красив и элегантен, и все его поведение во время суда отличалось безукоризненностью и достоинством, и он воспринял сложившуюся ситуацию с непоколебимой стойкостью духа».

Хэтфилд увидел одного или двух своих старых друзей, которые находились поблизости от места суда, и одного врага. Что же касается его адвокатов, то Холройд уже написал несколько обращений еще до начала заседаний суда, и Топпинг проводил Хэтфилда на отведенное для него место.

Сэр Александр Томсон прибыл к зданию муниципалитета и столкнулся с такой суматохой и столпотворением в зале, что вынужден был пригрозить очистить зал от посторонних, если шум немедленно не прекратится. Наступившая в зале гробовая тишина лишь подчеркнула ужасный шум, который несся с улицы из-за запертых дверей.

Хэтфилд оделся тщательно и во все самое лучшее, что у него было. Новый, но неброского цвета камзол; новые крепкие черные башмаки из магазина Джорджа Джонсона, который назывался «Сапожных дел мастер для аристократов всего графства»; его густые ненапудренные волосы были завязаны на затылке. Он оглядывался по сторонам, всматриваясь в лица людей, которые его окружали, как когда-то осматривал окрестности залива Моркамб, репетируя новую для себя роль. И точно так же, как в прошлый раз, ему припомнился пример величайшего, блистательного актера Кембла, когда его попросили подняться, дабы прослушать обвинение, выдвинутое против него. Он сумел подняться с таким сдержанным чувством собственного достоинства и в то же время с такой щегольской удалью, что весь переполненный зал поднялся вслед за ним. Это было истинным театром, и всем им предстояло сыграть собственную роль в этом действии. Секретарь суда зачитал следующее: