Мелвин Брэгг - Дева Баттермира

Великолепие и изысканность природы не оставили равнодушными выдающихся английских живописцев. Тернер, Констебль, Райт из Дерби, Гейнсборо — все они приезжали сюда, иногда их путь пролегал всего в нескольких ярдах от тех мест, по которым сейчас ступала нога Мэри. И всех их влекла сюда та необычайная и непредсказуемая череда перемен, которая происходила в природе, всесильных и таинственных, точно приливы и отливы.

Отец Мэри, уроженец Кокермаута, в свое время знавал нескольких моряков и потому, наверное, проявлял безудержный интерес к флоту Ее Величества и «нашим морякам». Его неизбывный патриотизм и верность военно-морским силам стала для него сродни страсти и неисчерпаемой темой разговоров в пивной. Нельсон и поныне оставался для него гением на все времена. Однако в большей степени Джозеф все же отдавал предпочтение местным новостям, особенно когда в течение долгого времени темой городских сплетен оставался мятеж на корабле с участием человека из Кокермаута — Флетчера Кристиана. Джозеф следил за этим делом с таким самозабвенным интересом, какого даже не смог бы объяснить самому себе. Он сделался настоящим специалистом по плодам хлебного дерева. Он жадно впитывал любого рода сведения, желая узнать побольше о привычках и поведении людей Океании. Он пытался понять и объяснить те чудеса навигации, что совершил адмирал Блай [22] В 1787 г. разведывательный корабль «Баунти» эскадры английского адмирала Уильяма Б лая (1754–1817) был отправлен в южные моря за плодами хлебного дерева. В апреле 1789 г. с двадцатью пятью низшими офицерами и моряками помощник капитана Флетчер Кристиан (1764–1790) поднял мятеж и захватил корабль. Сам адмирал и восемнадцать преданных ему офицеров были оставлены в открытом море в спасательной шлюпке, в которой они проплыли 5800 километров и высадились в Восточной Индии. после мятежа. Часами он размышлял о значимости всего, что случилось с Блаем.

Он стал невообразимо занудлив, однако ж блистал поистине энциклопедическими знаниями, превратившись в источник сведений по данному вопросу. Более всего на свете его увлекали размышления по поводу того, каким бы образом мог поступить Флетчер Кристиан в дальнейшем — а что, если бы он двинулся в Австралию? Америку? Обратно в Англию? В таких рассуждениях имелись некие скрытые мотивы. Его семья обладала достаточной властью и могла спрятать беглеца, спасая его от неминуемой виселицы, «если бы он только посмел показаться на побережье Альбиона снова». Это была любимая фраза Джозефа, которую он подхватил у точильщика, чей страстный интерес к адмиралу Блаю, команде «Баунти» и самому мятежу, не уступал интересу Джозефа. Дня не проходило, чтобы они не затеяли жаркую словесную баталию в пивной «Бык» в Нортоне. И всякий раз точильщик вынужден был уступать своему оппоненту под давлением многочисленных доводов. Однако, словно возмещая свои поражения, он самым неожиданным образом нашел там кое-какие заказы для себя и принялся затачивать затупившиеся ножи и ножницы всем желающим, и единожды к нему даже обратился сам викарий Кокермаута, который спокон веку недолюбливал Джозефа.

Из всех этих многочисленных слухов и досужих домыслов Джозеф все же сумел вынести для себя много замечательного и полезного, например, что Блай с честью справился с тяжелым испытанием. Адмирал, не на шутку озабоченный здоровьем своей команды, дабы справиться с болезнями и цингой, которая угрожала матросам, всякий день раздавал им фрукты и с целью укрепления духа завел на корабле скрипача, заставляя матросов отплясывать. Джозеф не только усвоил этот полезный опыт, но и пропагандировал его везде и всюду, не забывая применять на практике. Конечно, физических упражнений на ферме всем работникам и без того за глаза хватало. С фруктами же дело обстояло не слишком обнадеживающе. Зачастую они добавлялись в пойло крупному рогатому скоту и свиньям, в особенности после Рождества, дабы дать подкормку животным. Сами же работники употребляли их исключительно в качестве добавки к нищенскому столу, когда другие продукты заканчивались. Однако Джозеф ввел фрукты в обязательный ежедневный рацион, заставляя свою жену и дочь хрустеть яблоками и грушами с такой же завидной регулярностью, что и читать «Отче наш».

Мэри ловко поддергивала подол тяжелого платья, проворно взбираясь по крутой, извилистой лесной тропинке, пригодной разве только для горных коз. Как утверждал Вордсворт, все очарование девушки, привыкшей к постоянным физическим упражнениям, к простой диете и живительно чистому горному воздуху, напоенному морской прохладой, происходило именно от того самого места, в котором она родилась, от людей, с какими доводилось ей общаться, и от того простого образа жизни, который она вела, и именно эту жизнь он считал основой романтизма.

— Ты всегда так замечательно выглядишь, — заметила Китти, она и раньше, бывало, частенько такое говаривала. Однако Мэри, как и прежде, не обратила на ее слова ни капли внимания: пусть и не совсем, но она уже давно привыкла к комплиментам в свой адрес. — Твои щеки, Мэри, точно дикие розы: этакие розовые лепестки — дунешь, и улетят.

Гармония самого леса, по которому Мэри шла, та радость, что она испытала во время своей прогулки, пошли на пользу ее здоровью и в самом деле обнаружили в ее характере самые прекрасные черты, какими девушка обладала. Однако такой незамысловатый комплимент вызвал на губах Мэри лишь легкую улыбку, и слава Богу, поблизости не было ни единой живой души, и никто не мог подслушать их разговор, — впрочем, что с того? Китти всегда считалась сумасшедшей.

Хижину, в которой она сейчас жила, выстроил какой-то дровосек больше трех лет назад, и, надо заметить, сделал он это на совесть. С того самого времени у деревьев, что росли вокруг хижины, были аккуратно подрезаны ветви, и теперь они создавали зеленый шатер над ее жилищем. Стоял он особняком среди множества пней, которые точно каменные ступени некоей террасы взбирались вверх по склону холма до самого порога избушки. Мэри опустилась на один из таких пней, Китти — на другой. Мэри вручила женщине свой сверток с едой и угощениями. Радостно кивнув, Китти с благодарностью приняла его. Она тут же принялась рыться в подарках, надеясь, что ее покровительница сумела тайком принести ей пакетик табаку.

— О, добрая Мэри, благословенная Мэри, Мария, дева Мария, ты такая славная девушка!

Мэри невольно поморщилась. Пожалуй, не стоило с такой страстью благодарить ее за какой-то скромный пакетик табаку, взятого из запасов отца. Китти вытащила глиняную трубку и набила ее бережно и умело.

— Мы тебе памятник поставим, Мэри.

— Пожалуйста, Китти. Кури свою трубку и радуйся. А уж после мы поговорим.